Сказки о воображаемых чудесах
Шрифт:
За моей спиной раздался ужасный грохот, и Шэннон снова закричала. Она, насколько я помню, к тому моменту уже несколько раз вскрикивала. На сей раз это слетела крышка с кастрюли для бульона. Чертова шея птицы пыталась выпрыгнуть из кастрюли, что твоя рыба. Я схватил длинную вилку и всадил в шею, а потом швырнул Бену на пол, и тот за считаные секунды расправился с этим даром. Ну и ничего страшного. В морозилке у меня был большой запас бульона.
Бен, как и я, был весь измазан зеленой пастой. Болотная Тварь и его Болотный Кот. Пол превратился в лагуну с блестящей и маслянистой жижей. Дорогая
Я опустился на колени и начал вытирать Бена мокрым полотенцем. Он был точно пьяный и тарахтел, словно лодочный мотор: участник соревнований, который неожиданно для себя самого победил чемпиона. Обычно он предпочитал чиститься сам, но награда была такой, что ради нее стоило претерпеть любые унижения. Не каждый день ему доставалась птица весом в три килограмма. Нам с Шэннон придется идти в ресторан, думал я, или заказать что-нибудь на дом. Я пока что был не вполне готов встретиться лицом к лицу с грустной правдой.
Я старался не встречаться с Шэннон взглядом, хотя, похоже, это именно она всхлипывала. Я поднял глаза от своего мокрого кота (вид у него был совершенно безумный, он шумно дышал, и пузо у него надулось так, словно он ждал котят). Шэннон все еще стояла в углу у кухонной двери, вжавшись в вешалку, и все еще держала зонтик наподобие бейсбольной биты. Она схватила его, когда вернувшаяся к жизни курица побежала к ней, а Бен еще не пришел на помощь.
— Все еще хочешь, чтобы я исцелил твоего брата? — спросил я. Оглядываясь назад, должен признать, что реплика вышла не самая удачная.
Она посмотрел на зонтик, словно не понимая, как он очутился в ее руках. Судя по тому, какой ужас отразился на ее лице, она вспомнила (возможно, даже слишком ярко), что только что произошло — ту невероятную битву, которая разыгралась у ее ног, сражение двух бессмертных существ.
Бен шагнул к ней:
— Все в порядке, Шэннон, — сказал он. — Теперь она умерла.
Шэннон уронила зонтик и бросилась вон из дома. Через несколько секунд завелся двигатель ее машины, и она умчалась прочь, только шины завизжали. Я понятия не имел, что Шэннон умеет так водить.
— Не переживай, — сказал Бен. — Она вернется.
— Да уж. Какая женщина устоит перед нами?
Аромат эстрагона, чеснока и смерти густой пеленой висел в воздухе. Я подумал, что мне надо бы прибраться, но пока я не был готов снова пережить эти моменты. Моя единственная, любовь всей моей жизни, ушла. Бен отошел от меня и принялся вылизывать пол. Может, его стошнит от того, что он вылизывает следы трагедии? Но что это я, Бена же никогда не тошнит. Пррравильно.
— Я пойду прогуляюсь, — объявил я.
Бен счел за лучшее промолчать.
Я пошел в заведение, где подавали барбекю, и заказал курицу, которая на вкус была как уксус и дым, огонь и сера. Я пил дешевое пиво и слушал непрерывный поток причитаний в стилях кантри и вестерн; парни один за другим умоляли своих возлюбленных простить их грехи. Надежды им хватало на то, чтобы перебирать три аккорда и повторять чудовищно самоуверенные просьбы. Но духом их отчаянной надежды мне проникнуться не удалось, и я пребывал в унынии. Эти ребята изменяли, врали, пили, что там еще делают такие негодяи. Но никто из них не воскрешал трехкилограммовых кур во время взвешенного обмена мнениями. Нет. В какой-то момент от такой дикости неизбежно должна была сработать тревожная сигнализация (инстинкт самосохранения сидит в людях глубоко), призывая бежать, теряя тапки и не оглядываясь. Понятия не имею, как вообще можно остаться в здравом уме после того, что пережила Шэннон, начиная с того дня, как стала записывать Бена к ветеринарам.
Я откуда-то знал, что на этот раз — возможно, единственный раз в жизни! — я был прав, а Бен — нет. Шэннон не вернется. Я заплакал, и в зале появился управляющий. Он сказал, что я должен уйти. Я ушам своим не поверил. Я ел его плохую еду, слушал его грустные песни (эти композиторы мигом бы лишились работы, если бы не умели рифмовать слезы, розы, грозы и слезы, слезы, слезы), и теперь он хотел меня выгнать за то, что я заплакал? Да это еще цветочки, я мог бы вести себя куда хуже. Я подумывал даже пойти в холодильное помещение и воскресить весь инвентарь, пусть побегает по залу, измазанный в этом говняном соусе. Но, конечно, я так не поступил. Не стал бы так поступать. Никогда.
Бенджамин и курица — на этом моя карьера целителя закончена.
Все попытки найти Шэннон закончились провалом. Видимо, она уехала из города тем же вечером, и о ней никто не слышал. Или мне не говорили.
Несколько лет спустя умер папа, а через год и мама. Я немного надеялся, что Шэннон придет на похороны, но, конечно, она так и не появилась. Обри умер — видимо, родители отсоединили аппарат жизнеобеспечения. Я прочел об этом в газете. Я проник на кладбище и подошел к могиле, но там были только его родители и проповедник.
Когда я вернулся домой, Бен, наконец, признал, что больше мы Шэннон не увидим.
— Прости, — сказал он. — Мне не следовало поддаваться своим охотничьим инстинктам.
— Это не твоя вина. Господи, помилуй, да ты ведь и есть хищник. Это я виноват. Мне не нужно было воскрешать эту курицу.
Он серьезно кивнул, соглашаясь:
— Верно. Верно.
Мы ужасно скучали по Шэннон, но почти никогда о ней не заговаривали. Нам обоим было слишком больно.
Родители оставили мне скромное состояние, и я вложил его в фондовую биржу. Проведя несколько недель в настройке аппаратуры по распознаванию голоса, я передал портфель Бену, и он за считаные дни сделал нас богачами: мы теперь могли выйти на пенсию и путешествовать. Мы побывали всюду. Если Бен читал о каком-то месте, ему хотелось туда поехать, а если ему хотелось поехать, то мы, как правило, туда и отправлялись. И, если мы отправлялись, я ни разу об этом не жалел. Мы побывали в восхитительных местах. Но и в обычных тоже, однако Бен знал, что и там таятся чудеса, которые только нужно найти, — и находил.