Сказки Подреберья

Хэйл Дарёна

Ляг сегодня за полночь. А в полночь

Можешь посмотреть со мною сны.

Нет, я не приму чужую помощь:

Пусть уж нападают со спины!

В сумрачном ущелье Ронсеваля,

Стёртом вероломно с важных карт,

С тихой элегантностью рояля

Станет молчаливый арьергард.

Я не прикоснусь к святыне рога –

Вместо зова пусть блистает сталь!

И не стану поднимать тревогу,

Ведь в руках ждёт боя Дюрандаль!

Посмеюсь

в глаза жестоким маврам,

Пусть их слишком много, этих глаз.

Пронесусь по их рядам пожаром,

Поражая тысячи за раз.

Проживём – с отвагой, силой, верой –

Битвы день, а следом битвы ночь.

Ничего, что срок уже отмерен,

Что никто не сможет нам помочь,

Что исход здесь ясен, и в итоге

Со спины пронзит тугая боль…

Я не стану поднимать тревогу.

Уходи спокойно, мой король.

MIRROR MIRROR

Свет мой, зеркальце, скажи

Да всю правду доложи:

Он скучал по мне хоть каплю,

Хоть на глубине души?

Он искал меня по блюдцу

В чужеземных городах?

Он просил меня вернуться

В полуночных горьких снах?

Он не спал и не обедал,

Отказавшись от всего,

Пока кто-то не поведал,

Как развеять колдовство?

Он сумел разведать тайну?

Он ведь спас меня? Он сам?

Я спала в гробу хрустальном,

Шла в лохмотьях по лесам,

Я была морскою пеной,

Зверем диким… просто жуть!

Свет мой, зеркальце, наверно,

Ты напутало чуть-чуть?

Как он мог смеяться, кушать

С чудо-блюдца, сладко спать?

Свет мой, зеркальце, послушай,

Как он мог не вспоминать?

Как он мог забыть и выжить,

Пережить – и не спасти?

Свет мой, зеркальце, но ты же

Только правду… Что, прости?

Как он мог – и как он может? –

Сам меня заколдовать?

Свет мой, зеркальце, ну что же,

Я прошу тебя не врать!

Свет мой, зеркальце, ты правду,

Только правду доложи.

…Свет мой, зеркальце, не надо.

Эта правда – хуже лжи.

РЫЖИЙ ВОЛК

Огня не удержат двери с семью замками и окна с резной решёткой (я проверял). Она убегала в чащу играть с волками и выть на луну с лохматых таёжных скал.

Её научили волки ходить по следу, держаться по ветру, дичь загонять в обрыв… Она убегала в чащу зимой и летом. Её не удержишь, что-то там запретив. Огню не помеха крики и обещанья, лавину не сдержит слабый людской забор.

Шептались вокруг вельможи, тряслись крестьяне:

«Правителя дочка… Боже, какой позор!

Правителя дочка. Нет неужели средства закрыть её в башне, крепких приставив слуг?» Всё просто. Она меня умоляла с детства: достань мне волчонка, папа, найди в лесу. Волчонок был рыжий, смышлёный, смешной, лобастый, лишь правую лапу волок за собой как прут… Он с первого раза умел распознать опасность – и первым был ранен, когда разгорелся бунт. Пусть бунт был подавлен – быстро, но я не знаю, куда подевался рыжий, что всех верней.

Волчонок пропал. А дочь отыскала стаю –

и вот уже лет пятнадцать играет с ней.

Волчонок пропал. Таким нелегко в природе: и цвет слишком ярок, и рана-то глубока… Я должен был быть умнее, но происходит лишь то, что у нас отвадить кишка тонка. Мне с первого дня дороже всего на свете моя Ярослава – пурпур, лазурь и кровь. Её научили волки идти по следу, с чего бы и мне идти поперёк волков? Её не удержат слуги и двери башни, досужие разговоры то там, то тут…

А я просыпаюсь ночью. Мне просто страшно,

что как-нибудь душным летом за ней придут.

А я просыпаюсь ночью, дрожа от жути, но вилы крестьян не самый мой жуткий страх. Сказали гонцы, признались чужие люди, что викингов парус замечен в моих морях. Кто видит драккар – бежит, что сверкают пятки. Кто в битве столкнётся – тут же идёт ко дну. Правителя дочка играет с волками в прятки и нет сыновей, способных вести войну. И нет для войны ни войска, ни арсенала, мы мирные люди и жизни хотим простой…

Я вижу их парус. Время, увы, настало.

К моим берегам причалил Рудольф Хромой.

Я вижу их парус в небе закатном ясно. Я чувствую холод и близость поющих стрел. И волосы ярла, как кровь, отливают красным, и красным от крови мерещится мой удел. Судьбу не удержат двери с семью замками, курносая тоже выбьет врата плечом… Правителя дочка играет в лесу с волками (а ярл Рудольф хромает, как тот волчок). Не склонит колен пред золотом и камнями, его не подкупишь – это не тот народ.

Трясутся вельможи и громко кричат крестьяне:

«Отдай ему дочь – пусть в жёны её возьмёт!»

Отдай ему дочь (такую ничуть не жалко, а он же чужой, не знает её изъян). Она застывает – статуей, гнутой палкой, моя Ярослава: пурпур, лазурь, сафьян. Крестьяне молчат. Вельможи теряют лица. От жгучего страха я обмираю сам. Моя Ярослава, смелость лесной волчицы, подходит к нему и смотрит в его глаза, а после целует, шею обвив руками, поднявшись на цыпочки…

Мир удивлённо смолк.

А дальше вы догадались, наверно, сами: