Сказки старого Вильнюса III
Шрифт:
По узкой лестнице спустились к самой воде. Маркус присел на камень, гостеприимно похлопал по соседнему, приглашая присоединиться.
Сел. Вздохнул, заранее представляя, каким полоумным идиотом будет выглядеть после того, как начнет свой рассказ. Но тут уж ничего не поделаешь. Я и есть полоумный идиот.
Сказал:
– Я купил эту чашку вчера в галерее возле магазина «Meno Muza».
– Это на Диснос, что ли? – оживился Маркус. – А где там галерея? Недавно, что ли, открылась? Надо же, я не знал.
– Ничего удивительного. Сегодня этой галереи там уже не было. И пустого
– Ничего себе, – присвистнул Маркус. – Я бы тоже не понимал. И тоже захотел бы разобраться. Вы поэтому ко мне пришли? Убедиться, что хотя бы я существую? Я бы на вашем месте наверное тоже захотел поговорить с мастером, сделавшим чашку. Хотя, убей бог, не представляю, чем это может помочь.
– Вот и я не представляю. Но история с исчезнувшей галереей – это только верхушка айсберга. Дальше будет такой ужасающий бред, что я сам готов заткнуть уши, лишь бы не слышать, что говорю. Но все равно придется рассказать, а вам – выслушать… Господи, совершенно не понимаю, с чего начать!
– Я в аналогичных ситуациях обычно начинаю с середины, – серьезно сказал Маркус. – Все равно с какого места. К началу, если что, всегда можно вернуться. Ну или махнуть на него рукой, если разговор не сложится.
– Ладно. Тогда вот: нынче утром я впервые выпил кофе из вашей чашки, вышел из дома и стал ждать синий автобус Марию. Совершенно точно помню, что когда автобус подъезжал к остановке, пахло карамелью, поэтому можно было заранее приготовиться к посадке, подобрать подходящее воспоминание, чтобы оплатить проезд. Я заплатил, вспомнив о белой крысе, и ехал потом в автобусе, оставаясь человеком, но при этом был вороном, ножом и северным ветром… Нет, стоп, к черту такие подробности, звучит как совсем уж нелепый бред.
– Звучит как нелепый бред, – эхом откликнулся Маркус. – Вы правы, к черту подробности. Я и сам их прекрасно помню. Совершенно поразительно, что вы пришли пересказать мне мой собственный сон, самый любимый, повторяющийся с детства. И сделали это именно сейчас, когда я на стенку лезу, потому что очень давно его не видел. С апреля, что ли. И кто из нас после этого главный городской сумасшедший?
То-то и оно.
Снова совершенно не удивился, потому что заранее знал, как пойдет разговор. Когда бредишь, несложно стать ясновидящим – как скажешь, так и будет, вернее, то и примерещится, командовать парадом собственных галлюцинаций всяко проще, чем договариваться с объективной реальностью, в существование которой так трудно поверить сейчас, на берегу этой неширокой быстрой реки, такой золотой, словно на дне ее покоится клад, сто тысяч небесных звезд, каждая – солнце.
Но твердо решил играть в разумного человека, который в любых обстоятельствах сохраняет холодную голову и поступает как должно, поэтому переспросил:
– С апреля не видели этот сон? Получается, Агата действительно его у вас украла. «Самый сладкий краденый сон, веселая весенняя добыча», – так она говорила. Ну или я сам придумал, поди теперь разбери. Полицейские называли ее мошенницей, но о кражах речь вроде не шла… Или я забыл?
– Откуда вдруг взялись полицейские? – изумился Маркус. – Какая мошенница, кто? Только что речь шла о сновидениях. Или нет?
– Давайте я просто постараюсь рассказать вам все, что помню. Очень устал ничего не понимать в одиночку.
– Давайте, – согласился Маркус. – Будем не понимать вдвоем.
Рассказал все по порядку, начиная с того момента, как переступил порог галереи, и сверху раздался голос Агаты, а потом понеслось. Закончив, перевел дух, успел задним числом рассердиться на себя за чрезмерную болтливость, махнуть рукой и простить. А Маркус все молчал и молчал, разглядывал свои большие руки с перепачканными краской ногтями, думал о чем-то не то очень хорошем, не то настолько печальном, что невозможно не улыбаться этим мыслям – просто для равновесия, или даже в качестве противоядия, чтобы не заплакать прилюдно, не рухнуть на землю, не умереть.
Наконец спросил:
– Интересно, зачем ей все это? Не знаю, как блокноты и кукол, а мою посуду вполне можно продать без всяких дополнительных фокусов. Сколько лет уже продаю.
Пожал плечами:
– Похоже, Агате кажется, будто это – просто веселое развлечение. И даже благодеяние – в каком-то нечеловеческом смысле, вряд ли доступном мне сейчас. Она мне очень нравится, эта Агата, что бы ни натворила. А еще больше нравится безумное предположение приснившихся мне полицейских, утверждавших, будто я могу остаться в этом вашем сне навсегда. Я бы, честно говоря, с радостью там остался – на любых условиях. Даже если придется прожить всего полчаса, а потом сгинуть навек, как они пугали. Согласился бы, не раздумывая. И, проснувшись, собирался попробовать снова, пить из этой вашей чашки, пока не лопну: а вдруг получится? Ну правда же, вдруг.
– Я вас понимаю, – горько усмехнулся Маркус.
– Еще бы. Если не вы, то кто? Меня, собственно, именно это и остановило.
– Что именно?
– Я подумал, вполне может статься, что меня не просто контрабандой провели погулять в чужой сон, а отдали его целиком. Очень похоже на то! То есть, не подумал, а вдруг понял. В таких случаях говорят: «внезапно осенило». Ну или: «окончательно утратил связь с реальностью, провалившись в горячечный бред». Ай, ладно, неважно. Просто я решил, что этот сон надо вернуть хозяину. Ну, то есть, попробовать. Мало ли. Вдруг я еще не совсем проснулся, а значит, возможно вообще все.
И протянул Маркусу чашку. Сказал:
– Наверное, вам просто надо из нее что-то выпить, а дальше все случится само, краденое имущество вернется к владельцу, теперь уже навсегда. Я, конечно, не знаю, но почему-то не сомневаюсь. В конце концов, это моя галлюцинация, и здесь все вершится по слову моему.
И с облегчением рассмеялся, твердя про себя: «Все получилось». Повторяя: «Только не вздумай спрашивать, что с тобой будет потом. Ничего не будет, и ты это знаешь. И хотя бы сейчас сделай вид, что тебе все равно. Не канючь. Не канючь. Не канючь».