Сказки темного леса
Шрифт:
— Эй, чуханы, — неожиданно обратился он к нам. — Харэ пиздеть, спать мешаете! Уже и это его заявление немало всех удивило, но Дурманов попутчик на этом не успокоился — выпутался из-под одеял и продолжал развивать свою мысль. Если говорить вкратце, то суть его манифестации сводилась вот к чему:
— Я недавно откинулся с тюрьмы, — с выкаченными глазами вещал он. — И теперь здесь все так будет, как я прикажу! Освободите эту палатку, возле меня вам делать не хуй! Живо, чуханы, шевелитесь!
Нам было хорошо видно, что Дурманов попутчик
Строри выбил нож у него из руки, а затем мы выволокли Дурманова попутчика из палатки, крепко опиздюлили и оттащили в густой ельник у подножия холма. Бросив охуевшего сидельца под дерево, мы вернулись к себе в палатку и сразу же забыли о нем.
Темнота упала на мир, растворяя в себе все дневные образы — и мы тоже полностью растворились в этой темноте. Я свернулся калачиком под грудой тряпок и одеял, где меня хранили от лютого холода этанол и волшебные грибы. Угревшись в этом логове, я слушал вой зимнего ветра, скрип обледенелых ветвей и приглушенное дыхание братьев. Слушал, пока не уснул.
С утра меня разбудили стук топора и приглушенные голоса.
— Завтракать пора, — я узнал выговор Алены. — Вставайте, уже третий час!
Раздвинув обледенелую ткань у входа в палатку, я принялся наблюдать, как играют, отражаясь в снегу, солнечные лучи. Тучи разошлись, небо поражало взгляд яркой, насыщенной синевой — словно боги разлили по небосводу концентрированный колер. Выбравшись наружу, я поспешил к костру, который Крейзи развел в глубокой яме, вытоптанной в снегу. Половина наших уже проснулась и сгрудилась вокруг этой ямы.
— Утро доброе, брат! — поприветствовал меня Крейзи, когда я присел у огня и протянул к пламени задубевшие за ночь пальцы. — Как спалось?
— Отменно, — кивнул я. — Спасибо, брат.
Тут из палатки вылез Дурман. Глядя на него, Кузьмич слегка наморщил лоб — будто что-то припоминая, а затем спросил:
— Мне кажется, или с нами вчера еще кто-то был? Ну, этот — который ножом угрожал?
— Ха! — воскликнул Строри. — Совсем про него забыл! Пойдемте скорее, поглядим на человека-подснежника!
— Да он, наверное, еще с вечера на станцию ушел! — предположил я. — Не лежал же он всю ночь в снегу?
— А почему нет? — возразил Маклауд. — Если его не побеспокоить, он и до весны в снегу пролежит!
— А ну, — предложил Кузьмич, — айда на него смотреть!
Спустившись с холма, мы тут же обнаружили ночную пропажу. Подтянув колени к груди, Дурманов попутчик лежал под елью совершенно неподвижно, с мертвенно-белым лицом.
— Смотрите, — показал пальцем Кузьмич. — Что это у него на губах?
Присмотревшись, мы заметили — губы у нашего нового друга растрескались и почернели, а выступившая слюна смерзлась коркой блестящей ледяной пены.
— Охуеть! — прокомментировал Строри. — Ему пиздец. Надо его труп куда-нибудь спрятать!
— Зачем? — удивился я. — Пускай здесь лежит!
— Лучше сейчас, чем по весне, — поддержал Костяна Маклауд. — Пока этот пидор не протух!
— Погодите вы, — вмешался Кузьмич. — А вдруг он еще живой?
— Тем хуже для него! — заметил Маклауд. — Оттащим его подальше — и дело с концом!
— Не согласен! — возмутился Кузьмич. — Лучше будет, если мы его спасем! Не придется тогда по весне возиться с его гнилыми костями. А ну, помогай!
Подхватив Дурманова попутчика под ноги и плечи, мы сноровисто затащили его на холм. Тащить пришлось как есть, скрюченного — до такой степени он закоченел.
— Прямо в костер его кладите, — авторитетно заявил Кузьмич. — Небось, живо отогреется! Так мы и поступили. Бросив скорчившегося Дурманова попутчика на угли, мы с интересом принялись ждать: чего будет?
С минуту все было тихо — лишь потрескивала, морщась от страшного жара, кожаная косуха. Затем от костра ощутимо потянуло паленым, а следом за этим послышался низкий, протяжный стон — это Дурманов попутчик отогрелся и начал приходить в себя. И пробуждение ему ни хуя не понравилось.
— А-а-а, — завыл он, силясь перевернуться и выкатиться из огня. — О-о-о!
— Согрелся, — удовлетворенно отметил Кузьмич. — Спасли!
Сбросив спасенного с углей, мы принялись собираться в обратный путь. Дурманов попутчик идти не хотел — жаловался на обмороженные ноги и умолял, чтобы его оставили в покое.
— Не могу я идти, — выл он, — ног не чувствую! Бросьте меня!
— Бросим, не сомневайся, — успокаивал его я, — до станции доведем и бросим! А ну, пиздуй живей! Обратная дорога получилась сложной — допивали оставшийся спирт. Все бы ничего, но подвел эффект перепада температур. На тридцатиградусном морозе ты даже самому себе кажешься трезвым, но все меняется, как только ты входишь в жарко натопленный вагон. Это действует наподобие удара кувалдой, после которого ты только и можешь — валяться, словно мешок, на полу в тамбуре, сипеть, блевать и дергать за ноги остальных пассажиров.
Мы с Крейзи и Строри вышли на Удельной, а остальные товарищи поехали дальше, в сторону Финляндского вокзала. Там Дурманов попутчик был задержан милицейским патрулем, так как не мог больше передвигаться самостоятельно, а желающих помочь ему не нашлось. Из отдела Дурманова попутчика направили прямо в больницу, где ему тут же ампутировали все пальцы на обеих ногах.
Выбравшись из метро на Парке Победы, я распрощался с Крейзи, купил на оставшиеся гроши бутылку пива и засобирался в сторону дома — да не тут-то было. У меня закончилось курево, поэтому я принялся бродить по району в поисках того, кто угостил бы меня сигаретой. На улице Бассейной, возле выхода из парка есть автобусная остановка — туда-то я и направился.