Сказки тысячи ночей
Шрифт:
Он сел, держась прямо и изящно, скрестил лодыжки и положил руки на колени. Он не был похож на хищника – разве что глазами, которые хищно посверкивали, пока он рассматривал меня. Я дышала медленно, как антилопа, почуявшая приближение льва.
– Моя низкородная жена, – медленно произнес он. Голос его был очень тихим, как когда он говорил со своим конем, но я не ждала от него той доброты, какую он проявлял к животному. – Ты не боишься меня. Расскажи же, почему.
– У меня нет причин бояться, – отвечала я.
– Разве ты не боишься, что я обреку тебя на смерть,
– Я знаю, что это в твоей власти и вполне вероятно, – сказала я. – Потоп всегда может прийти, стремительно и без предупреждения, ибо земля не способна приготовиться к нему. А значит, бояться его не стоит.
– В этом ты права, – сказал он и улыбнулся. Зубы у него были белые и без щелей. – Но я полагаю, что ты способна продержаться дольше, чем одну ночь.
– Я к твоим услугам, супруг мой, – сказала я и посмотрела ему прямо в глаза.
Моя мать часто говорила так, беседуя с отцом. Ему нравилось, что она отдает себя в его распоряжение. Но до этого самого момента мне не приходило в голову, что раз позволение на то давала мать, она на деле обладала куда большей властью, чем даже он мог себе представить. Ло-Мелхиин считал меня слабее себя, но не все в этом мире меряется по его меркам.
Ло-Мелхиин улыбался.
– Расскажи мне о своей сестре, – велел он. – Слуги нашептали мне, что она красивей тебя, и удивлялись, что я не выбрал ее. Ты сделала это нарочно, и я хочу знать, почему.
В его улыбке было что-то, от чего у меня в душе зажглось пламя. В памяти тут же всплыли обрывки историй, в которых было что-то похожее на мою сестру и которые можно было подогнать под нее. Они крутились вихрем у меня в голове, и я вылавливала их по одному.
– В моей сестре горит пламя, – сказала я, – и я не хотела, чтобы оно досталось тебе.
– Это еще может случиться, – возразил он. – Ты можешь умереть очень скоро, как ты сама сказала.
– Закон не допустит этого, – ответила я. – Городские мужчины и мужчины пустыни не допустят этого. Если ты нарушишь закон однажды и украдешь чью-то дочь, кто помешает тебе сделать это снова?
– Я терпелив, – сказал Ло-Мелхиин. – Быть может, я просто подожду.
– Она выйдет из возраста, – возразила я. – Мы с ней одногодки, и она успеет выйти замуж к тому моменту, как ты вернешься в нашу деревню.
– Те, в ком горит пламя, не спешат замуж, – сказал он. – Они ждут, пока не встретят пламя, равное своему. Я не видел такого в вашей деревне.
– Моя сестра умеет разжечь пламя в других, – продолжала я. – Ее муж может быть тишайшим человеком, пока не увидит ее. И тогда в нем загорится пламя, равное ее собственному.
– Ты так уверена в ней, – отметил он.
– Не меньше, чем в собственной душе, – подтвердила я.
Он засмеялся, откинув голову назад. Его зубы сверкнули в свете ламп.
Я вновь ощутила внутри себя какой-то трепет, и мое собственное пламя разгорелось еще ярче. Это чувство мне было знакомо. То же самое случилось, когда мы отъезжали от деревни, а моя сестра упала на колени в молитве. Возможно, сейчас она облачилась в жреческие одежды своей матери и собрала других женщин, чтобы помолиться за меня. Я склонилась к Ло-Мелхиину.
– В пустыне, где солнце печет жарче всего, бывают ветры, способные сорвать плоть с костей, – начала я. – Когда приходит пора этих ветров, мы оставляем старых верблюдов умирать на улице. Мы прячемся в шатрах, запасшись едой и водой, и ждем, пока ветер не успокоится.
Поначалу верблюды стонут, слыша, как поднимается ветер. Они знают, что он идет. Они чуют его. Но мы крепко привязываем их, и им не под силу разорвать свои путы. Но они все равно рвутся на волю. Рвутся, чтобы выжить. Они кричат, когда на них обрушивается первая струя горячего воздуха. Так мы понимаем, что выходить уже нельзя. Потому мы и не убиваем верблюдов, пока не придет ветер. Они – наша последняя защита.
Они все кричат и кричат. Если ветер достаточно горяч, все кончается быстро. Но иногда дело затягивается. И однажды моя сестра не выдержала. Она украла лук моего брата и приоткрыла клапан шатра, заслоняясь им от ветра. Ей повезло с направлением ветра, и она сумела застрелить верблюда, чтобы тот перестал кричать. Наш отец был так поражен, что даже не стал бранить ее.
– Так, значит, твоя сестра глупа, – сказал Ло-Мелхиин. – И к тому же мягкосердечна, раз не сумела вынести страданий верблюда.
– Нет, супруг мой, – возразила я. – Моя сестра умна. Она заслонилась от ветра, чтобы тот не обжег ее. И она убила верблюда прежде, чем он испугался и попытался вырваться.
– Останься он на привязи, он переломал бы себе все кости. А нам они нужны были целыми, – объясняла я. Пламя во мне разгоралось все сильнее с каждым словом. – Мы делаем из верблюжьих костей шесты для шатров, чтобы у нас была крыша над головой. Мы делаем из них подпорки для клапана, через который выходит дым. Горячие ветры приходят не каждый год. Иногда старый верблюд умирает своей смертью, и его приходится свежевать, как антилопу, но тогда его кости уже ни на что не годны, потому что их не закалил ветер. Из них ничего не построишь. Их едва можно использовать для растопки.
Моя сестра не глупа и не мягкосердечна, – продолжала я. – Она готова бороться за свой дом и рисковать, если необходимо. Вот почему я хотела попасть сюда вместо нее, вот почему я никогда не позволю тебе заполучить ее. В моей сестре горит пламя, и горит оно не для тебя.
Ло-Мелхиин вдруг вскочил и схватил меня за руки прежде, чем я успела отпрянуть. Впрочем, он, разумеется, был вправе трогать меня, как пожелает, а значит, оно и к лучшему, что я не сдвинулась с места. Когда наши руки соприкоснулись, загорелось другое пламя. Мне казалось, я вижу его – золотые и голубые нити, словно песок и небо, переливающиеся из моего тело в его. Но я так долго была на солнце в тот день, что не решалась поверить собственным глазам. Он все держал мои руки. Один вздох, пять, десять. Язычок медного пламени скользнул от его пальцев к моим, столь слабый, что я удивилась, почему он мне привиделся. А потом он отпустил меня.