Сказки времен Империи
Шрифт:
— Трудовой энтузиазм? — спросил он, хитро взглянув на меня.
— Интересно, — пожал плечами я.
— И отгулов не даем, — сказал он.
— Хорошо.
Видимо, это показалось ему совсем уж подозрительным. Он вместе со мной пришел в лабораторию и повертелся вокруг Арсиковой установки. Потом взглянул в окуляры. Указатель в это время был установлен в положении «капелька». В этом диапазоне преобладают синие тона, они вызывают глубокую печаль, часто слезы. Помощник директора, понаблюдав секунды две, отпрыгнул от окуляров, удивленно взглянул на меня и ушел, ни словом не
Говорили, что в тот день он подписал несколько заявлений, которые в другие дни не подписал бы ни за что.
Так или иначе, в нашу лабораторию зачастили люди. От них мы узнавали, что в других отделах живо обсуждается открытие Арсика, которое находит и сторонников, и ярых противников.
Вскоре к нам зашел профессор Галилеев. Я уверен, что он зашел не по своей инициативе. С тех пор как мы от него отпочковались, я с ним встречался только в кафе во время обеда и на разных заседаниях. Внешне мы сохранили отношения ученика и учителя, но я ощущал трещинку, которая возникла, когда я защитил диссертацию. Профессор несколько ревниво отнесся к моему желанию работать самостоятельно. Обычно он держал учеников под крылом, пока они не защищали докторскую. Может быть, я был не прав, когда отделился, не знаю. Но внешне, повторяю, все осталось по-прежнему.
— Читал отчет Арсика и Игнатия Семеновича об элементе, — сказал он. — Остроумно. Надо патентовать… А как твои дела?
— Пока не густо, — сказал я. — Сделал два счетчика. Бьюсь над устройством ввода, оно съедает все быстродействие…
— Ну-ну… — сказал профессор, скользя взглядом по установкам. — Кстати, мне рассказывали о приборе Томашевича. Где он?
Я кивнул на установку. За нею как раз сидела Татьяна Павловна Сизова, ученый секретарь. Арсик помогал ей настраиваться на «сердечко, пронзенное стрелой». Профессор подошел к ним и, склонив голову набок, принялся рассматривать детали установки.
Татьяна Павловна оторвалась от окуляров и покраснела.
— Я вас, Татьяна Павловна, и не узнал, — сказал Галилеев. — Вы в последнее время помолодели.
— Что вы, Константин Юрьевич! — смутилась она.
— Можно взглянуть? — спросил профессор.
Татьяна Павловна встала и уступила ему место за окулярами. Профессор дал Арсику обмотать свою руку ленточкой, добродушно шутя по этому поводу. Он говорил что-то про кабинет физиотерапии. Потом он приник к окулярам и обозрел все диапазоны. Смотрел он около получаса. Это была очень сильная доза, по моим понятиям.
— Так… Занятно, — сказал он и встал. Лицо его было непроницаемо. — Между прочим, если смотреть будете вы, а управлять спектрами буду я, эффект может быть другим. Вы об этом подумали? — обратился он к Арсику.
— Нет… — сказал Арсик после паузы.
— То-то, — спокойно произнес профессор и ушел из лаборатории.
Арсик тут же тактично выпроводил Татьяну Павловну и принялся возбужденно бегать от стола к столу.
— Каков старик! — восклицал он. — Как же мы это упустили?
— Не может быть ничего страшного… — сказал я неуверенно.
— А вдруг?.. Мы с тобой думаем, что у каждого есть благородные чувства. Есть душа, есть потребность любить… А если это не так? Представь себе, что я обмотаю этой ленточкой руку законченного негодяя, а смотреть картинки будут Катя с Шурочкой… Кто сказал, что полосы спектра пробуждают только добрые чувства? Ненависть, зависть, злоба тоже чрезвычайно эмоциональны…
— Надо проверить, — сказал я.
Арсик остолбенел. Он уставился на меня с ужасом.
— Как?! — вскричал он. — Ты понимаешь, что говоришь? Кого ты возьмешь в испытуемые?
— Любого из нас, — спокойно сказал я. — Или ты полагаешь, что мы все ангелы? Что в каждом из нас недостаточно зла и подлости?
— Я могу знать это только о себе. Мне было бы больно, если бы ты… — сказал Арсик, закрыл лицо ладонями и вышел из комнаты.
Больше мы этой темы не касались. Но Арсик стал еще более задумчив и нервен. Я понимал, что его мучает. Как всегда бывает в науке, его открытие могло помочь людям, но могло и навредить. Все дело в том, кто им пользуется. Арсик, вероятно, непрерывно думал об этом да еще подстегивал размышления своими же спектрами.
У него ввалились и покраснели глаза от долгих наблюдений.
Вокруг нашей лаборатории складывалась напряженная обстановка. Ходили разные слухи. Где-то в других лабораториях, на других этажах института происходили странные события, и их неизменно связывали с установкой Арсика, потому что почти везде были люди, которые ею пользовались.
В лаборатории рентгеноскопии украли сумочку. Одна из сотрудниц немедленно уволилась, потому что не могла больше там работать. Ей не давала покоя мысль, что все подозревают друг друга. Тихо, негласно, но подозревают. И это так и было. Ничего в этом не было особенного. Но она уволилась, потому что смотрела в окуляры прибора Арсика.
Самое грустное, что на нее и подумали, когда она уволилась.
Ну не станешь же каждому тыкать в глаза окуляры, приматывать их за запястье к установке и твердить: смотрите! Смотрите, вы станете другими людьми! Потрудитесь немного душою, что вам стоит?
Интересно, что ходили к нам в лабораторию на сеансы в основном одни и те же люди, про которых и так было известно, что совесть у них есть. Многие не ходили из-за лени, а мерзавцев к установке Арсика было просто не подтащить. Они прослышали о чудесных свойствах света и повели войну. Институт раскололся на два лагеря.
Я вынужден был писать объяснительные записки. В них я объяснял, почему разрешил эксперименты, какую цель они преследуют, зачем допустил к ним посторонних.
Разве я мог написать: «Эксперименты преследуют цель сделать всех честными людьми»?
В институте улучшилась трудовая дисциплина. Меньше стали курить в коридорах. Равнодушным стало не все равно. Мы с Арсиком замечали, что стало так, и радовались про себя. Разные проходимцы, которые раньше чувствовали себя в безопасности, взволновались. Они строчили докладные и даже анонимки. Нам припомнили моральный облик, трудовую дисциплину, несдачу норм ГТО. Атмосфера в институте становилась все напряженнее. Примерно, как у нас в лаборатории, когда мы только начинали.