Сказки времен Империи
Шрифт:
— Только не лезь в бутылку, — успел шепнуть я Арсику.
Он чуть заметно пожал плечами. Профессор снова начал говорить. Он обрисовал положение дел и сказал, что комиссия призвана решить, нужно ли продолжать работу по данной теме, то есть создавать новую установку взамен разбитой и проводить дальнейшие эксперименты.
Для меня это было новостью. Я полагал, что наша задача состоит в том, чтобы обратить идею Арсика на службу обществу.
— Какую цель вы преследовали, когда начинали работу? — спросил профессор.
— Понимаете, — сказал Арсик, —
Профессор осторожно кивнул. Дерягин что-то записывал в блокнот.
— Я заметил, что стал хуже относиться к людям, не верить им. Это мне тоже не понравилось. Даже работа не помогала, я стал испытывать тоску… Пить мне не хотелось, это не выход. Я почувствовал отравление жизнью и решил вылечиться. Важно было вернуть себе оптимистический взгляд, но как?.. Я стал думать. Ум с годами развивается, становится более гибким и сложным. А чувства ослабевают. Я стал искать способ достижения эйфории…
— Чего? — спросил Дерягин, отрываясь от блокнота.
— Надежный и безопасный для здоровья способ достижения эйфории, радости. С этого я начал. Если бы я не полез в другие части спектра, все было бы хорошо. Можно было бы уже наладить производство портативных эйфороскопов. Бело-голубые тона, красота чистая!
— Ну? — спросил помощник директора, пытаясь ухватиться за логическую нить.
— Вот вам и ну! — неожиданно и со злостью воскликнул Арсик. — Нет чистой радости. Там рядом оказалось столько всего! И печаль, и любовь, и вина, как в жизни. Чего там только не оказалось! Полный комплект… В общем, я своего добился — жизнь стала острее, все на полную катушку. Уж если тоска, так тоска! Такая, что волком воешь. А радость… — Арсик развел руками.
— Вот и смотрел бы только свою радость, Арсик. Разве не так? — участливо обратилась к нему Татьяна Павловна.
— Да-да… — вздохнул Арсик. — Но нельзя.
— Чем вы объясните возникновение конфликтов в коллективе института? — спросил Дерягин.
— Не с того конца начали, — сказал Арсик. Он повернулся ко мне и продолжал: — Знаешь, Геша, я понял, что нужно не так. Я ухожу из лаборатории.
— Почему? — спросил я.
— Так будет лучше.
— Вы твердо решили? — спросил профессор.
Арсик кивнул.
— Я думаю, администрация возражать не будет, — сказал Дерягин.
— Ах, как жалко! — вырвалось у Татьяны Павловны.
А Арсик уже достал из кармана заявление и протянул мне. Я взял листок и недоуменно повертел его в руках.
— Что же вы? Подписывайте! — сказал Дерягин.
Я написал на листке: «Не возражаю». Я даже не успел сообразить толком, что к чему, а заявление уже было подписано помощником директора.
— Вот и все, — облегченно сказал он. — Мы вас к этому не принуждали.
— Чистая правда, — сказал Арсик и вышел из кабинета.
— Все к лучшему, уважаемая Татьяна Павловна, — сказал Галилеев. — Давайте посмотрим на дело практически. Идея требует всесторонней проверки. Мы не можем проводить сеансы облучения со всеми сотрудниками. К сожалению, мы не сможем добиться такого положения, чтобы все без исключения стали ангелами с помощью установки Томашевича. А единичные ангелы нам не нужны.
— Это верно! — рассмеялся Дерягин.
Татьяна Павловна заволновалась, стала предлагать компромиссные решения. Например, создать установку пониженной мощности для приятного времяпровождения. Нечто вроде телевизора. Она сказала, что можно заинтересовать Министерство легкой промышленности.
— Да, такой удобный приборчик для пенсионеров. Успокаивающий нервы, — сказал я.
— А почему бы и нет? — сказала Татьяна Павловна.
— Ну его к богу! — сказал Дерягин.
— Чего по-настоящему жаль, так это запоминающего элемента Томашевича, — сказал профессор. — Вот здесь бы мы имели реальный выход.
И тут только я понял, что все свершилось, что поезд уже ушел, а я по собственной воле расстался с Арсиком. Как же это получилось? Почему я не защищал вместе с ним наш свет и нашу музыку? Зачем я выбрал позицию нейтрального наблюдателя?
Я полагал, что объективность важнее всего. И только теперь догадался, что никакой объективности нет, не может быть объективности, если одни люди слепые, а другие зрячие. Если ты стал зрячим, то изволь верить в то, что увидел. Изволь отстаивать свой свет, потому что иначе тьма поглотит его. Право быть зрячим нужно подтверждать все время. Каждый день, каждую минуту. В противном случае ты снова ослепнешь.
Я пришел в лабораторию в скверном расположении духа. Мне было стыдно взглянуть на наших.
Они пили чай. Дымился наш электрический самовар. Мой стакан был полон. Все сидели молча, задумчиво, но обреченности я не заметил.
— Геша, попей чайку, — сказал Арсик. — И не расстраивайся… Прости, что я тебя заранее не предупредил.
— Что ты собираешься делать? — спросил я.
— Уеду, — сказал Арсик. — Неужели ты думаешь, что я потерял интерес? Начну по новой.
— И опять будет то же самое…
— Нет, Геша! — хитро сказал Арсик и подмигнул мне. — Теперь я умнее. Теперь я знаю, что не у всех есть душа, а значит, придется воевать.
— Геннадий Васильевич, мы тоже с Арсиком уходим, — сказала Шурочка. — Не обижайтесь.
— Кто — мы?
— Я еще, — сказала Катя. — Мы поедем на Север.
Я ничего не сказал. Крепкий горячий чай обжигал губы. Я дул на него — в стакане бежали маленькие волны, поверхность чая рябила, с нее срывался прозрачный пар. Пришла печаль и унесла меня далеко из нашей комнаты — в тихую страну, где переливался красками небосвод, изображая полярное сияние. Так вдруг захотелось посмотреть в окуляры установки, сил нет! Но она была темна, осколки линз еще валялись на верхней панели, рядом грустно и добросовестно вздыхал Игнатий Семенович.