Сказки Золотого века
Шрифт:
Но коли еще новая напасть, стреляться надо было осенью; осень всегда благословленна для его здоровья и творчества. Опять-таки сослали бы не дальше Михайловского.
Теперь гадать нечего. Предсказание старухи сбудется? Что ж, зато очистится небо, как после грозы и дождей.
Нет, весь я не умру - душа в заветной лире Мой прах переживет и тленья убежит - И славен буду я, доколь в подлунном мире Жив будет хоть один пиит.И это сбудется?
5
Лермонтов,
Лермонтов играл в шахматы с Шан-Гиреем, при этом, по своему обыкновению, он рисовал, а иной раз записывал что-то поспешно, ломая карандаши. Приехал Юрьев, который явился на половине Лермонтова не прежде, чем отужинал у Елизаветы Алексеевны. Что касается Лермонтова и Шан-Гирея, они и так постоянно что-нибудь проглатывали наскоро и пили, тайно наведываясь на кухню, в нарушение распорядка, что забавляло их, как в детстве. Зато к ужину не дозовешься, возмущалась Елизавета Алексеевна, суровая, строгая лишь с виду: все перед нею трепетали или невольно затушевывались, когда она даже к важным господам обращалась на "ты", но для внука и его друзей добрейшая душа.
– Мишель!
– воскликнул Юрьев, закуривая.
– Говорят, ты познакомился с Пушкиным.
– Я? С Пушкиным?!
– вскочил на ноги Лермонтов.
– От одной этой мысли у меня голова кругом, как от высоты.
– Но разве ты не собирался зайти с Краевским к Пушкину, который взял у него твое стихотворение "Бородино" и намерен опубликовать в журнале "Современник"? Это значит, Пушкину понравилось твое "Бородино".
– Пушкин снисходителен к меньшим талантам как истинный гений. Говорят, самая язвительная усмешка и добродушие сочетаются в нем преудивительным образом. Он печатает в "Современнике" отрывки из трагедии "Битва при Тивериаде" Андрея Николаевича Муравьева, пять лет тому назад провалившейся при первой постановке.
– Андрей Николаевич - добрый человек, - проговорила Елизавета Алексеевна, заглянувшая к внуку, высокая, прямая, она прошлась, опираясь на трость, в чем-то удостоверилась и вышла.
– Христианин, паломник, знаменитый автор "Путешествия по святым местам в 1830 году" - все это хорошо, - рассмеялся Юрьев.
– Но он несостоявшийся поэт и весьма посредственный драматург.
– То-то и оно, - рассмеявшись, вздохнул Лермонтов.
– Я бы предпочел быть колесованным, как Пугачев, чем оказаться на его месте...
– Мишель, ты не можешь оказаться на его месте; Муравьев - камергер; государь тебя в лучшем случае сделает камер-юнкером, как Пушкина.
– Или как Николая Аркадьевича Столыпина, - вставил Шан-Гирей.
– Этот еще станет и камергером, - расхохотался Лермонтов, - мне же и камер-юнкером не быть.
– Отчего же?
– изумился Юрьев.
– Для этого достаточно жениться тебе на красавице, государь пожелает ее видеть на придворных балах в Аничковом дворце и пожалует тебе, корнет лейб-гвардии Гусарского полка, придворное звание камер-юнкера. На приемах при дворе будешь стоять рядом с Пушкиным.
Лермонтов хохочет, пригибаясь и подпрыгивая, словно силясь унять смех.
– А в передних рядах среди камергеров Андрей Николаевич Муравьев и, чего доброго, Николай Аркадьевич! Нет, Боже, избавь меня от такой чести.
– А как же Пушкин?
– Он хотел подать в отставку и уехать в деревню, но государь пригрозил, что в таком случае он не пустит его больше в архивы для работы над "Историей Петра".
– Так его величеству хотелось видеть на придворных балах жену поэта?
– с изумлением проговорил Шан-Гирей.
– Вы ее видели, Юрьев? Мишель? Говорят, она столь хороша, что не влюбиться в нее невозможно. У меня есть товарищ в училище, он влюблен в нее по уши.
– Твоих же лет?
– усмехнулся Лермонтов.
– Да. Наталья Николаевна Пушкина танцует у них в доме на балах уже не одну зиму.
– Это не опасно, - улыбнулся Лермонтов.
– Хуже, за нею волочится кавалергард, любимец женщин и мужчин, который женился на свояченице Пушкина, чтобы избежать дуэли из-за своих ухаживаний за женою поэта, - выпалил Шан-Гирей.
– И откуда ты все знаешь?
– удивился Лермонтов.
– От моего товарища, который влюблен в Натали.
– Быть дуэли?!
– воскликнул Юрьев.
– Что ж, лучше дуэль. Но что если это белая лошадь?
В тишине зимнего вечера где-то за Невой проносится звук, похожий на выстрел.
– Это Наполеон Бонапарте въехал на белой лошади в оставленную нами Москву, чтобы вскоре бежать без оглядки.
Ш а н - Г и р е й (обращаясь к Лермонтову) – Скажи-ка, дядя, ведь не даром Москва, спаленная пожаром, Французу отдана? Ведь были ж схватки боевые, Да, говорят, еще какие! Недаром помнит вся Россия Про день Бородина! Л е р м о н т о в – Да, были люди в наше время, Не то, что нынешнее племя: Богатыри - не вы! (Отходит в сторону.) – Дальше, дальше, - Шан-Гирей восклицает, силясь вспомнить. Ю р ь е в Ну ж был денек! Сквозь дым летучий Французы двинулись, как тучи, И всё на наш редут. Уланы с пестрыми значками, Драгуны с конскими хвостами, Все промелькнули перед нами, Все побывали тут. В дверь заглядывает камердинер Лермонтова Андрей Иванович и зовет Елизавету Алексеевну. Л е р м о н т о в Вам не видать таких сражений! Носились знамена, как тени, В дыму огонь блестел, Звучал булат, картечь визжала, Рука бойцов колоть устала, И ядрам пролетать мешала Гора кровавых тел. Елизавета Алексеевна качает головой, поэт продолжает задумчиво: Да, были люди в наше время, Могучее, лихое племя: Богатыри - не вы. Плохая им досталась доля: Немногие вернулись с поля. Когда б на то не божья воля, Не отдали б Москвы!– А хорошо, не правда ли?
– Шан-Гирей радостно потирает руки.
– Все в стихах, а словно дядька Андрей рассказывает.
В дверь звонят и тут же стучат, все невольно переглядываются; входит Раевский, весь замерший, прижимается ладонями и щекой к изразцовой высокой печи, вздрагивает.
– Замерз. Опять шел пешком, - Елизавета Алексеевна замечает строго.
– Идем, идем, выпьешь горячего чаю.
– Сейчас, Елизавета Алексеевна, - отвечает Раевский; она уходит, он оборачивается и глядит на Лермонтова.
– Что случилось, Святослав?
– Если ты спрашиваешь, Мишель, значит, еще ничего не знаешь. Послушайте! Едва я вышел на улицу, не успел и двух шагов сделать, пронесся слух, да такой сногшибательный, будто пуля прожужжала у самого уха, и я оглох, я - как во сне.
– Что?! Покушение на царя? Его убили?
– воскликнул Юрьев.
– Да, на царя Феба... На дуэли ранен Пушкин.
– Пушкин!
– Лермонтов весь встрепенулся.
– Я знаю, кто выступил против него.
– Кто?