Сказки. От двух до пяти. Живой как жизнь
Шрифт:
А ребенок насмешливо спросит:
— Почему же не слышно треска?
И тем подчеркнет свое отрицательное отношение к странной (для него) манере взрослых выражать свои мысли метафорами, столь далекими от подлинных реальностей жизни.
Дети-юмористы часто придираются даже к понятным словам, чтобы поставить нам в вину их «неточность».
Мать зовет свою трехлетнюю Киру к себе под одеяло «поласкаться» и слышит иронический вопрос:
— Разве мама полоскательная чашка?
Мать говорит дочери после долгой разлуки:
— Как ты похудела, Надюша. Один нос остался.
— А разве, мама, раньше у меня два носа было? — иронически возражает
Сердитый отец говорит четырехлетнему сыну:
— Чтобы этого у меня и в заводе не было!
Сын отвечает рассудительным голосом:
— Но ведь здесь не завод, а квартира.
Услышав, что женщина упала в обморок, ребенок саркастически спрашивает:
— А кто ее оттудова вынул?
Играя с Жоржем оловянными солдатиками, я сказал про одного из них, что он будет стоять на часах. Жорж схватил солдатика и со смехом помчался туда, где висели стенные часы, хотя ему было отлично известно, что такое «стоять на часах».
Впрочем, такая полемика с нашей «взрослой» речью не всегда производится в шутку. Я знаю пятилетнюю девочку, которая краснеет от гнева, когда при ней говорят о баранках.
— Почему ты называешь их баранками? Они не из барана, а из булки.
Требуя от взрослых точной и недвусмысленной речи, ребенок иногда ополчается на те привычные формулы вежливости, которыми мы пользуемся автоматически, не вникая в их подлинный смысл.
Дядя дал Леше и Бобе по бублику.
Леша. Спасибо.
Дядя. Не стоит.
Боба молчит и не выражает никакой благодарности.
Леша. Боба, что же ты не скажешь спасибо?
Боба. Да ведь дядя сказал: не стоит.
Чаще всего эта детская критика вызвана искренним непониманием нашего отношения к слову.
Ребенок, которого мы сами приучили к тому, что в каждом корне данного слова есть отчетливый смысл, не может простить нам «бессмыслиц», которые мы вводим в нашу речь.
Когда он слышит слово «близорукий», он спрашивает, при чем же тут руки, и доказывает, что нужно говорить близоглазый.
— И почему кормилица? Надо поилица. Ведь не котлетами же будет она нашего Зёзьку кормить!
— И почему перчатки? Надо пальчатки.
— Мама, вот ты говоришь, что сосульки нельзя сосать. Зачем же их назвали сосульками?
Иногда ребенок протестует не против смысла, а против фонетики данного слова. Писатель Н.Прянишников сообщает мне из Уральска про тамошнюю четырехлетнюю девочку, которая с возмущением узнала, что имя нарисованного в книжке человека — Шекспир. Она даже отказалась повторить это имя:
— Так дядей не зовут, а только службу!
Должно быть, слово Шекспир прозвучало для нее как Сельмаш, Мосгаз, Детгиз и т. д.
Замечательно, что даже малыши, еще не умеющие связно излагать свои мысли, и те заявляют протест против сбивчивости и неясности наших речей.
Говорю Вове (пятнадцати с половиной месяцев):
— Вот наденем носочки и пойдем гулять.
Он не дает мне надеть их и, протягивая к ним руки, повторяет: «Носоки, носоки». Я не понимаю, в чем дело, и думаю, что он не хочет одеваться. Но он хватает у меня носки, прикладывает их к носу, громко смеется и опять повторяет: «Носоки, носоки», указывая этим, что, по его убеждению, носочками не могут называться предметы, которые не имеют касательства к носу. Он так мал, что даже не может выразить эту мысль при помощи слов, но мимика его не оставляет сомнений, что он считает глубоко неправильным то несоответствие между названием и вещью, которое в данном случае допущено нами. Таким
Конечно, подражательные рефлексы ребенка чрезвычайно сильны, но ребенок не был бы человеческим детенышем, если бы в свое подражание не вносил критики, оценки, контроля. Только этот неослабный контроль над нашей установленной речью дает ребенку возможность творчески усвоить ее.
Когда эти мои наблюдения над аналитическим подходом ребенка к словам впервые появились в печати, против них безапелляционно восстали педологи. Поэтому я с таким радостным чувством прочитал у одного из самых зорких и тонких экспериментаторов, покойного Н.X.Швачкина, что уже с двух лет «ребенок начинает высказывать свое отношение к речи окружающих, замечая ее особенности, и даже критиковать речь своих товарищей». [28]
28
Н.X.Швачкин, Психологический анализ ранних суждений ребенка. Вопросы психологии речи и мышления, «Известия Академии педагогических наук», М. 1954, вып. 54, стр. 127.
Приятно сознавать, что твои мысли, высказанные лет тридцать назад, вполне подтверждаются авторитетом науки.
«Активное отношение ребенка к речи окружающих, — говорит ученый, выражается и в том, что он начинает уточнять их речь, внося в нее коррективы». [29]
Ведь это буквально то самое, что было отмечено мною в одном из первых изданий книжки «От двух до пяти»!
В статье Швачкина изучаются младшие дети — от одного года до двух с половиною, но если бы эксперименту подверглись дошкольники более старшего возраста, стало бы еще очевиднее, что ребенок усваивает нашу «взрослую» речь не только путем подражания, но и противоборствуя ей.
29
Н.X.Швачкин, Психологический анализ ранних суждений ребенка. Вопросы психологии речи и мышления, «Известия Академии педагогических наук», М. 1954, вып. 54, стр. 128.
Это противоборство бывает двоякое:
1. Неосознанное, когда ребенок даже не подозревает о том, что он забраковал наши слова и заменил их другими.
2. Нарочитое, когда ребенок сознает себя критиком и реформатором услышанных им речений.
И в том и в другом случае основные законы установленной, выработанной взрослыми речи остаются для ребенка непреложными. На них он никогда не посягнет; если же он восстает против некоторых наших речений, то лишь для того, чтобы вступиться за эти законы. Мы кажемся ему законодателями, нарушающими свои же уставы, и он требует, чтобы мы выполняли их с наивысшею строгостью.
Иногда, впрочем, дети великодушно снисходят к заблуждениям взрослых, и полемика завершается полюбовным размежеванием двух различных «систем языка».
— Мама, — предлагает четырехлетняя Галка Григорьева, — давай договоримся. Ты будешь по-своему говорить «полозья», а я буду по-своему: «повозья». Ведь они не «лозят», а возят.
Но такая покладистость — явление сравнительно редкое. Чаще всего ребенок защищает свою версию горячо и упрямо, не допуская никаких компромиссов:
— Почему ты говоришь — «колоть дрова»? Ведь дрова не колют, а топорят.