Скелет в шкафу
Шрифт:
Мы приблизились, он улыбнулся нам и Грегору. Тот сказал торопливо:
– Валентин Афанасьевич, вот те товарищи, о которых предупреждали. Владимир Алексеевич и его супруга Ингрид.
Стельмах сделал небрежный жест в сторону кресел с правой стороны.
– Садитесь. Не слишком далеко, а то я начинаю подозревать, что слух мой уже не тот, что прежде. Владимир Алексеевич, вы мне вполне во внуки годитесь, так что буду звать вас Владимиром, так проще.
– Хорошо, Валентин Афанасьевич, – ответил я почтительно.
Он смотрел отечески снисходительно, и хотя под глазами трёхъярусные мешки, что оттягивают кожу почти до середины щеки, проклятая гравитация, но сами глаза мудрые, понимающие, и с той добротой, что либо политик с вот таким стажем, либо в самом деле уже осточертело идти по трупам, а костюм Санта-Клауса пробует вот только сейчас.
– Я в курсе, – сообщил он, – что благодаря вашему острому уму удалось вернуть украденные из вашего института двенадцать миллионов долларов… Да-да, мне объяснили, почему посылают именно вас, вроде бы далекого от наших дел человека… Я всегда говорил, что уровень интеллекта важен во всем, а не только в рассматривании пробирок. Умный человек все делает лучше и качественнее, но, конечно, умных людей на все должности не напасешься.
Тереза вошла на веранду с подносом, на котором две большие чашки с парующим кофе и тарелка с восточными сластями.
Ингрид вскочила и помогла снять чашки и тарелку. Тереза кивнула с благодарностью в глазах и торопливо удалилась.
Стельмах продолжал нас рассматривать из-под приспущенных бровей внимательно и строго, хотя на губах по-прежнему играет доброжелательная улыбка.
– Как я понимаю, – сказал он, – вас прислали определить, насколько я сошел с ума.
Ингрид охнула:
– Что вы! Как вы можете…
Он поднес чашку к губам, а другой рукой сделал отметающий жест.
– Милая, не нужно… Я те игры знаю.
Я поспешил вмешаться:
– Простите, но я человек новый, как вы уже наверняка выяснили, мне бы хотелось поскорее понять, из-за чего взволновались в Управлении настолько, что решились обратиться, как вы точно сказали, к абсолютно постороннему человеку.
– К арбитражу, – произнес он веско, – им нужен не просто ваш совет, а ваше решение!.. Представляете, насколько у них там все прогнило? Вы – арбитр!
Я зябко передернул плечами.
– Ничего себе… Вы меня огорошили. Меньше всего в жизни я хотел бы оказаться в такой роли.
– Такое случается не только с вами, – произнес он мирно. – И чаще всего человек не готов.
– Абсолютно верно, – сказал я подавленно.
– Жизнь бросает нас в воду на глубоком месте, – проговорил он, – чтобы научились плавать. Вам наверняка в общих чертах сообщили, из-за чего сыр-бор…
– В настолько общих, – признался я, – что ничего и не понял. Для меня слишком все оказалось неожиданным и ошеломляющим. Я доктор физиологии, вы же представляете, насколько это далеко! И даже не знаю, что в сказанном мне правда, а что… неправда.
Он допил кофе, замедленным движением опустил чашку на столешницу.
– Еще больше ошеломит то, что правда как раз все. Да, я верю, что вам сказали все, как есть. По мелочи у нас не жульничают. Но… чтобы картина была яснее, давайте сообщу то, что обывателю непонятно и даже противно. Мы строили коммунизм, а сам по себе коммунизм – самая великая, светлая и благородная идея человечества!.. Это только самая тупая и подлая часть людского племени может обвинять коммунизм в каких-то грехах. Коммунизм как раз чист и безгрешен, чего нельзя сказать о других идеях, время от времени охватывающих человечество.
Ингрид сидит с застывшим лицом, похоже, вообще не врубилась, а я сказал понимающе:
– Да-да, коммунизм не в России придумали, как многие считают. Он сперва охватил лучшие умы в западных странах, а к нам пришел через десятилетия.
Он посмотрел на меня почти с благодарностью.
– Спасибо, чувствуется, что вы ученый, а не… Только абсолютно глупые или подлые, а чаще то и другое, говорили и все еще говорят, что коммунистические партии во всем мире жили за счет средств Коммунистической партии СССР. Ага, точно, особенно если учесть, что коммунистические партии Европы возникли намного раньше самого Советского Союза!
– Верно, – подтвердил я.
Он поморщился.
– Дураки и подлецы. Как можно подумать, что многочисленные коммунистические партии Франции, Германии, Испании, Италии да и других стран, что на выборах боролись за власть в своих странах, могли существовать за счет нищей России? Это оскорбление в адрес Розенбергов, что передавали все атомные секреты из правительственных лабораторий США коммунистической России и в конце концов были арестованы, и приняли смертную казнь на электрическом стуле. Это Филби и тысячи энтузиастов на высоких постах в Европе, у которых, по мнению демократов, «усе было», но тем не менее они выбрали путь служения высокой и чистой Идее, за что чаще всего и платили жизнями в своих так называемых демократических странах!
Ингрид пробормотала:
– Но тогда почему…
Он ответил с тяжелым вздохом:
– Коммунизм основан на вере в то, что человек должен поступать правильно и честно, если поймет, что это хорошо и правильно. Человек вообще должен поступать в интересах общества.
Она сказала с недоумением:
– Но это бесспорно…
– Человек это понимает, – ответил он с горечью в голосе, – но… биология в нас постепенно берет верх. Как все мы, составив замечательный режим дня и повесив на стенку, несколько дней, а то и недель, старательно встаем рано по будильнику, чистим зубы, делаем гимнастику, учим уроки или работаем, читаем правильные книги, не пьем и не курим, с дурными женщинами не общаемся… Так же и с коммунизмом: охваченные благородной идеей, живем несколько лет чисто и правильно, но потом биология берет свое…
Она вздохнула, на лицо набежала тень, явно вспомнила, как проваливала свои режимы, как срывалась в загулы.
– Продолжайте, – попросил я.
– Ошибка власти, – продолжил он, – которая пыталась строить коммунизм в отдельно взятой стране, в том, что долгое время старалась продолжать это строительство с людьми, у которых животные инстинкты все больше брали верх. Точно так же за Савонаролой в свое время шли и низы, и верхи, как помните по истории. Охваченные благородным порывом люди бросали в костры на площади свои золотые украшения, серьги с бриллиантами, а кончилось тем, что когда энтузиазм угас, а Савонарола продолжал обличать богатство и распутство, то весь народ, уже соскучившийся по распутству, схватил Савонаролу и сжег его самого на той же площади.