Скифы пируют на закате
Шрифт:
Вообще говоря, он мог принять не только облик Шепарда Хилари. Воплотившиеся сархи, как и Перворожденные, могли находиться в своем естественном состоянии, в привычном бесформии, что не требовало никаких энергетических затрат и ментальных усилий. Чтобы скопировать другое существо, приходилось затратить некую энергию – во-первых, на сам процесс трансформации, а во-вторых, на поддержание нужной формы, воспроизведенной с той или иной степенью подробности. Подробности, тонкости, детали – вот в чем была главная сложность! Нынешний Шепард Хилари мог бы принять обличье президента Соединенных Штатов, но что такое внешний вид без комплекса воспоминаний, привычек, опыта, характера, манеры поведения – всего того,
И потому Шепард Хилари оставался Шепардом Хилари, помощником президента по национальной безопасности, хотя он предпочел бы занять более высокий пост в иерархии мира, колонизируемого сейчас Сархатом. Так поступали почти все Воплотившиеся; облик партнера по Второму Рождению удавалось сохранить без труда, ибо он был почти таким же естественным, как и форма, дарованная сархам от природы.
Форма и внешний облик являлись, пожалуй, главным отличием Земли от Сархата. На Земле, как и в иных варварских культурах, облик был своеобразным фетишем; ему придавали слишком большое значение – неоправданно большое, подумал Хилари с презрительной усмешкой. Лишь существо определенного обличья, конкретный индивидуум мог занимать конкретный пост, распоряжаться определенной толикой богатств и власти. Облик и форма определяли и все взаимоотношения между варварами, систему их родственных связей, иерархической подчиненности, национальной принадлежности, роль и функцию в технологической, культурной и социальной сферах. Каждый был приписан к определенному месту и считался незаменимым; лишь одна-единственная личность могла нести отцовские обязанности по отношению к другой, тоже строго фиксированной, либо выполнять некую работу, персонифицировать некий общественный институт, социальную функцию или должность.
И подобные существа, нелепые и жалкие, еще говорили о равенстве!
Мысль эта вновь вызвала на губах Хилари суховатую улыбку.
Теперь, пройдя сквозь горнило Второго Рождения, он знал, в чем заключается их ошибка. Они искренне считали равенство понятием общественно-политическим, культурным, идеологическим – каким угодно, только не тем, чем оно являлось на самом деле. Они изобретали сложные социальные структуры, надеясь, что это гарантирует равенство и справедливость – если не сейчас, в данный момент, то в светлом и не столь уж отдаленном завтра. Они играли в демократию, в социализм, они вступали в кровавые споры из-за мнимых преимуществ той или иной формации, они пытались разделить мир и его богатства, как естественные, так и созданные их трудом, по справедливости. Они, наконец, возводили на зыбком песке предположений, необоснованных догадок и непроверенных фактов сложнейшие философские конструкции – то, что называлось моралью, этикой, теологией, социологией личности, то, что должно было объяснить смысл жизни, взаимоотношений людей друг с другом, с природой, Вселенной и непостижимым божеством.
Так было на Земле, так было в других варварских мирах, так было всюду, за исключением, пожалуй, звездных цитаделей Древних Рас. Но Древних сархатские дела не интересовали – ни сам Великий План, ни цели его, ни смысл, ни результаты. Что же являлось для них предметом исследований, причиной для вмешательства, поводом для забот? Во всяком случае, не жалкие потуги земных дикарей, мечтавших добиться равенства там, где его не было и быть не могло.
Истина же, известная сархам, выглядела ясной, бесспорной и простой: категория равенства относилась к понятиям биологическим, но никак не к политическим или философским. Равны могут быть лишь одинаковые, взаимозаменяемые, эквивалентные, лишенные индивидуальности – такие, как Перворожденные Сархата, отделившиеся от плоти Творца. Воплотившиеся уже не равны! И в обретенной ими индивидуальности, размышлял Шепард Хилари, таятся великий дар и великая ловушка. С одной стороны, она, эта индивидуальность, позволяет осознать себя личностью, с другой – приводит к бесплодным играм ума, попыткам объять необъятное, объяснить необъяснимое.
Но, несмотря на подобный недостаток, сам Шепард Хилари – вернее, существо, носившее сейчас это имя, – не собирался отказываться от благ, дарованных Вторым Рождением. И в этом был глубокий смысл, ибо он, превратившись в Воплощенного, не потерял ничего, но приобрел многое. Впитав в себя и растворив человеческую личность, он в то же время оставался уроженцем Сархата, членом Безликой Общности, крупинкой, слагающей твердый и несокрушимый монолит, спрессованный тысячелетиями из миллиардов разумов. И хотя эта крупинка уже обладала самосознанием, ее связь с другими подобными частицами не сделалась от этого слабее.
В том и заключалась одна из целей Великого Плана – отняв у варварских рас их драгоценный дар, сохранить и те дары, что были пожалованы сархам природой.
Раздался телефонный звонок, и Марк Догал снял трубку. Экран был темен; на нем не высветился даже номер абонента – явный признак того', что аппарат, с которого сделан вызов, имеет блокирующее устройство. Но Догала с недавних пор такие вещи не смущали; он ждал этого звонка и знал, кто должен с ним связаться.
В трубке раздался глуховатый голос Рваного. Произнес он лишь одно слово – не слово даже, а так, междометие:
– Ну?
– Синельников, – выдавил Марк Догал. – Синельников! Теперь он и в самом деле чувствовал себя предателем. Правда, и Петр Ильич в свой последний визит с ним не церемонился: выжал все что мог. Почти все! Даже об этом звонке пришлось сказать… О звонке, но не о последствиях, которые за ним ожидались. Эти последствия были единственным, что он утаил.
– Ну? – снова произнес Рваный.
– Был у меня, – прошептал Догал, удивляясь, насколько слабым и беспомощным сделался его голос. – Вчера. Я сразу позвонил… на тот номер… сказал, чтоб тебе передали.
– Мне передали. Выходит, твой Синезадов опять начал дергаться… Ну, как он тебе вчера показался?
– Нормально. Как всегда.
– Товара не просил?
– Нет. Сам принес! Непочатую пачку. Молчание. Видно, Рваный что-то соображал, обдумывал или просто переваривал сказанное. Потом в трубке раздалось:
– Значит, не пожелали испробовать… Ну-ну! Крепкий гусь!
– Ты еще и не знаешь, какой крепкий, – промолвил Догал. – Он ведь не один пришел… с целой командой… Я так думаю, что обложили меня, словно лиса в норе.
– Обложили? Это хорошо! – прокомментировал Рваный. Догал вдруг ощутил, как по спине стекают струйки холодного пота. Услышанное подтверждало то, что он предчувствовал сам, чего страшился, что мучило его ночами. Покой, подумал он, хотя бы капельку покоя! Глаза метнулись к ящику стола, где он хранил свои запасы. Там ждали его покой и счастье, и скоро – совсем уже скоро! – покой обещал сделаться вечным. Но теперь это не страшило Догала; страшными казались все неприятности и суета, сопровождавшие переход к вечному блаженному забвению. Он сказал:
– Зачем ты меня подставляешь, Рваный?. Синельников-то ведь не из простых журналистов… большой чин из ФРС, я думаю… А может, из Интерпола, из группы по борьбе с наркотиками… Зачем тебе надо, чтоб он меня зацепил?
– Ведено Хозяином, – отрезал Рваный. – Писули тут всякие, слежка… Хозяину это ни к чему! Нашарим, кто ту! любопытствует, и срубим всю верхушку. Замочим, коль по-доброму не хотят.
– Гляди, как бы вас не замочили. У них сила! Я же сказал, откуда этот мой Синельников…
В ответ раздался издевательский смешок.