Скифы в остроконечных шапках (илл. В. Хвостова)
Шрифт:
Сейчас малышки не было с ними, ее увезли в царский стан. День или, может быть, два надо ждать ее возвращения.
Луна катила по небу свой круглый щит. На щите кольцом свернулась пантера. Каждый скиф с детства привык различать круглую морду, мягкие лапы, клыкастую пасть.
Пока звездная россыпь меняла узоры, Старик раскалил в горне металл. Стала видна огненно-красная полоса, зажатая в плоских щипцах. Заходил молоток. Новый сноп искр рванулся к луне, окружив Старика светящимся голубым маревом.
— Смотри, Миррина, он словно дух.
— Запомни, имя бога — Гефест.
Больше
— Сделал! — крикнули вместе Арзак и Миррина.
Еще один нетупеющий акинак! Он будет бить и не сломается, будет резать и не затупится, чем больше врагов убьет, тем злей и тоньше станет. Луна, и заветное слово, и лучший на свете мастер заточили его навечно!
Старик подержал клинок в ладонях над головой, и луна наполнила металл своей силой. Потом он вонзил клинок в землю, чтобы сила земли вошла в металл, потом привязал клинок к поясу. Хотя не ему носить замечательное оружие — приедут из царского стана и заберут акинак, — но пока акинак при нем, Старик привязал его справа, как положено воину, и двинулся в степь. Там он дождется рассвета и покажет клинок солнцу, чтобы закалили металл огненные лучи.
— Хочу быть, как он, — прошептал Арзак. — Хочу узнать все тайны металла, хочу сделать нетупеющий акинак, хочу стать мастером. — Арзак шептал до тех пор, пока Старик не скрылся из виду. Потом он залез под кибитку, где был раскатан войлочный толстый ковер.
Светлый луч косо упал на войлок. Арзак чихнул и проснулся. Спал он недолго. Солнце едва успело сменить луну. Но ветер уже запел веселую песню, и молодая трава зазвенела капельками росы.
— Привет тебе, утро!
Арзак перевернулся с войлока на траву и покатился, смеясь и ловя губами прозрачные верткие капли.
— Чтоб тебя! — притворно рассердилась Миррина.
Она сидела у горна. Мех фыркал в ее руках, раздувая притихший огонь. Угли наливались багряно-красным цветом.
— Скоро Старик вернется, и кое-кому хорошо бы начать работать, а не валяться подобно Лохмату, ошалевшему от весны.
— Готов! — Арзак вскочил на ноги.
Его не нужно было подгонять. Миррина это знала. Кузнечное дело Арзак любил, как скачку на быстром коне, как волю, как степь. К горну Старик приучил его с малых лет.
В груде вещей, принесенных соседями для починки, Арзак выбрал котел с прохудившимся дном, взял пластинку из меди, примерил и пошел стучать молотком. Медные клепки одна за другой ложились на край, прижимая заплату к котлу. Работа простая, требующая ловкости, не мастерства и лучше разделаться с ней поскорей, тогда останется время для отливки пантеры. Одатис может вернуться из царского стана хоть завтра. Арзаку очень хотелось сделать пантеру к приезду сестры.
Последняя клепка встала на место. Арзак вбил ее в медь и поднял котел днищем к солнцу. Ни один самый тоненький луч не светил из-под края заплаты, значит удержится и вода.
— Сделал, —
— Не сделал, — раздалось за спиной.
Арзак вскочил, не выпуская котла из рук.
— Не сделал. — Старик ткнул пальцем в стенку у горловины и направился к горну.
Сейчас будет вынут горшок с вмазанной крышкой и через малое время будет разбит. Так всегда происходит на утро после ночи полной луны. Но Арзак не хотел смотреть в сторону горна. Ему было стыдно. Какой он воин, если, думая о пантере, он перестал слышать степь и не расслышал шагов Старика? Какой он кузнец, если не разглядел следы отвалившихся ручек и Старик ему указал на вмятину. Нет, никогда ему не узнать заветные тайны металла.
— Арзак, смотри! — крикнула Миррина.
Арзак не обернулся. Он взял толстый прут и пошел к своей наковальне. Рабочее место у него было собственное.
— Все равно услышишь, — рассмеялась Миррина, — а слышать и знать, что означает звук, почти то же, что видеть.
Миррина была права. Вот раздался тяжелый глухой удар, и Арзак словно увидел, как Старик опустил молоток на крышку; треск — развалился горшок из непрочной глины; звон с перестуком — освобожденные наконечники рассыпались по каменной наковальне. Со вчерашнего дня они томились в горшке вместе с обрезками козьей шкуры и костями. Жар закалил их, кости придали крепость. Стоит насадить такой наконечник на древко и пустить в разящий полет, он пробьет любую твердую цель, даже плиту из меди, если встретит на пути.
Тайну негнущихся наконечников, пробивавшихся толстую медь после закалки в горшке, — эту тайну Арзак давно знал. Неужели ему никогда не откроется тайна нетупеющих акинаков?
До высокого солнца старик и Арзак работали. Старик сдирал с наконечников заусенцы и наплывы. Арзак прилаживал к горловине котла затейливо скрученные ручки.
— Хоть в царский шатер, — сказала Миррина. Она принесла молоко и с горшками в обеих руках остановилась возле Арзака, рассматривавшего свою работу. Крученые ручки вились на котле, словно две змейки. Старик покосился и хмуро отвел глаза.
— Нет, Миррина, не сделал, — грустно сказал Арзак и, переложив на слова значение брошенное Стариком взгляда, добавил: — Может быть, ручки и хорошие, только украсить нарядными ручками старый оббитый котел все равно, что поставить на куртку из потертой овчины красную шерстяную заплату.
— Понять ошибку — значит встать на путь мастерства, — сказала Миррина. Она всегда ободряла Арзака. От Старика редко слово услышишь. Поэтому Арзак очень обрадовался, когда кончив есть и отерев руки и бороду чистой тряпицей, Старик произнес:
— В горне медь, добавь для прочности олово.
Арзак умел понимать молчание Старика. Ему ли не понять сказанное? Старик разрешил приступить к отливки пантеры!
В два прыжка Арзак очутился у горна, но вдруг обернулся, замер, увидел, что Старик тоже прислушивается. Сомнений не оставалось.
— Савлий едет! — закричал Арзак и, забыв о пантере помчался в стойбище.
Глава III
ДЕВОЧКА В БЕЛОЙ КИБИТКЕ
Едет! Едет! Царь! Савлий!