Скифы в остроконечных шапках (илл. В. Хвостова)
Шрифт:
Дома то и дело теперь обступали дорогу. Были они не больше шестиколесных кибиток, крышей служила побуревшая на солнце солома. А на склонах оврагов, среди акаций, Арзак увидел лежавшие на боку ровные глиняные бочонки. Над ними роились подвижные черные тучки. Бочонки предназначались для пчел.
Постепенно дорога стала заполняться. По колеям, выбитым в каменистой почве, затарахтели колеса. Застучали деревянные подошвы сандалий. Заклубилась поднятая копытами серая пыль.
Город открылся на шестой день пути. Залитые солнечными лучами, поднялись среди равнин белые каменные стены.
Это
Но приветливы были берега. Там купцы могли продать свой товар в обмен на пшеницу, в которой нуждалась Эллада. Тем, кто в поисках лучшей доли собрался покинуть старые города, плодородные земли предлагали новую родину. Еловые весла снова взрезали темные воды, четырехугольный парус развевался на мачте, кормчий поворачивал тяжелый руль.
Мореходы узнали нрав моря, приспособились плавать, не выпуская землю из вида. Семплигады перестали губить корабли, и подобревшее море получило новое имя. Его стали называть «Понт Евксинский» [Понт Евксинский — древнее название Черного моря] — «Море Гостеприимное», или просто Понт.
Ольвия была из первых городов, заложенных на его берегах.
Издали, в ограде из белых стен, город казался вытянутым треугольником: две стороны отсекали глубокие балки, граница третьей была образована рекой Гипанис [Гипанис — древнее название Буга].
«Удобное место выбрали, трудно неприятелю подступиться, — оценил Арзак расположение города. — Стены толстые, запряженная парой волов кибитка по верху проедет». Внимание было обострено. Он ничего не выпускал из виду.
В воротах пришлось задержаться. Толкаясь и блея, в город входило стадо овец. Наконец путь расчистился и вместе с толпой, собравшейся у ворот, Арзак въехал в Ольвию.
Люди, повозки, стадо — все устремились в одном направлении.
Арзак выбрал противоположное. Он не привык двигаться зажатый, как пленник, со всех сторон.
— Куда глаза глядят, — сказал он Белоногу, и Белоног, не знавший до этого ничего, кроме степи, осторожно перебирая ногами двинулся по узкой улице. Слева и справа уныло потянулись однообразные ограды, сложенные понизу из круглой гальки, выше — из необожженного кирпича. Приземистые дома слепо выглядывали из-под соломенных кровель глухими без окон стенами.
«Так вот что такое город, — думал Арзак, косясь на прохожих, шедших по каменной вымостке, тянувшейся вдоль оград. — Город — это западня стен. В городе люди не могут передвигаться по собственной воле. Они подчиняются стенам.»
Улицу, по которой ехал Арзак, пересекала другая — прямей и шире. Вдоль белых стен, как дым по земле в ветреный день, плыли, стелясь, протяжные тонкие звуки. Их медлительная напевность напоминала степь, и Арзак потянул повод, поворачивая
«Спрошу у людей, где живет знахарь, может быть, он живет как раз в одном из этих красивых домов?»
Дома на широкой улице были свежебеленые, с фундаментом из тщательно пригнанных тесанных плит.
Прошли две женщины в ярких платьях, прошел мужчина в накинутом на руку белом плаще, но Арзак не решился задать свой вопрос. Прошли еще три человека, проехал всадник.
— Смотрите-ка, сам в штанах и коня в штаны обрядил!
Тонкий, как ветка мальчишка, раскинув руки, загородил дорогу. Встал посреди улицы — не объехать.
— Отойди и вернись к своей забаве, — сказал мальчишке Арзак. — Твоя музыка звучит лучше, чем твои слова.
До того, как выскочить на середину, мальчишка сидел у стены и перебирал отверстия в тростниковой дудке, зажатой между колен. Теперь его замолчавшая дудка валялась брошенной у стены, на камнях.
— Ха-ха-ха! — расхохотался мальчишка. — Ничего не видел смешнее. Оштаненный разговаривает, как человек, а не лопочет, как варвар: ва-ва-ва! Может быть, и лошадка знает эллинский язык?
Последнее дело — раздувать пожар ссоры, и Арзак ответил спокойно, не злясь, не повышая голос.
— Твоя насмешка пуста, — сказал он. — У всех племен свои обычаи, свой язык, своя одежда. Пропусти.
— Как бы не так.
— Пропусти. Земля широка, и лучше нам разделиться, один пусть пойдет на закат, другой — на восток, без злобы.
— Клянусь Гефестом, мне скучно, и ты, оштаненный, замечательное развлечение.
Мальчишка сделал попытку схватить Белонога за повод. Этого стерпеть было нельзя. Арзак выпрыгнул из седла, на лету пятками сбил мальчишку, и тот полетел к своей брошенной дудке. Не приставал бы — и лететь не пришлось. Сам виноват.
— Видишь, — сказал вдогонку Арзак, — дороги у нас разные.
Покинуть улицу он не успел. Откуда-то взялся другой мальчишка, широкоплечий и крепкий, и молча бросился с кулаками. Арзак отскочил, мальчишка — за ним. Они запрыгали друг перед другом. Мальчишка выставил вперед левую руку, правую поднял на уровень плеч. Кисть правой руки была перевязана ремешками. «Если ударит, не устою, вон он какой, словно одним железом питался», — успел подумать Арзак. Он ушел от удара. Костяшки пальцев едва задели скулу. Из-под левой руки противника сам нанес несколько быстрых ударов, но не успел увернуться. Кулак, обмотанный ремнями, вдвинулся в подбородок. В глазах стало темно…
— Ксанф, остановись! Чужеземец, прости меня! — мальчишка, затеявший свару, бросился между ними.
— Разве ты не летел, словно диск, пущенный дискоболом, или словно тебя лягнул жеребец? — не без насмешки бросил тонкому широкоплечий. Кулак, однако, разжал.
— Я сам виноват. Я дразнил его «оштаненным». Он только сбил меня с ног, а ты… Зачем тебе боги дали такую силу?
— Лучше скажи, зачем они дали тебе змеиный язык? Первый раз скифа увидел, что ли? Мало их приезжает в наш город?