Skinова печать
Шрифт:
Анвар приблизился к Оборотню и едва слышно произнес:
— Ну, Полковник, не ожидал тебя опять встретить. Ты что, на хвост ему сел?
Но тот в ответ снова не проронил ни звука. Вот он каким оказался — сильным и молчаливым.
Через пять минут гости погрузились в свой лимузин и уехали.
Чтобы скоротать время, Крюков решил разобраться со своим крестником — захваченным им в плен фашистом Витасом. Но ни в один из известных ему столичных следственных изоляторов тот не поступал. Сыщику пришлось напрячь всю смекалку и связи, чтобы
Оказалось, что Витаса закрыли в камере обычного отделения милиции, расположенного в одном из промышленных районов города. По причине отсутствия населения, особенно в выходные, камеры пустовали. Дежурный по отделению откровенно скучал. Приход опера его развеселил.
— Ну, — хоть кто-то появился. А то прикатили эти, из «глубокого бурения», оставили пацана — и с концами! И что мне с ним делать? Ему ведь даже жрачки не положено. Не за свои же деньги кормить!
— Не волнуйся, — успокоил его Крюков. — Завтра я его заберу в наш «обезьянник». И пожрать принес.
— Петя, открой вторую! — велел дежурный усатому старшине с маленькими бегающими глазками.
Тот невозмутимо двинулся по коридору, Крюков пошел следом. Старшина остановился возле камеры с намалеванной на двери двойкой.
Витас лежал на приподнятом над полом возвышении, гордо именуемым «спальным местом».
— Здорово! — поприветствовал узника Крюков.
Тот недовольно взглянул на сыщика, но, узнав своего победителя, даже оживился.
— А, это ты? Проходи, начальник. Меня посадил, теперь можешь и сам присесть от трудов праведных.
Крюков уселся на доски, предварительно исследовав их взглядом — не бегают ли насекомые.
— Ладно тебе выпендриваться. Попал, значит, не повезло. Я тут пожрать принес.
— А выпить? — спросил пленник без особой, впрочем, надежды.
— Смеешься? — обиделся опер. — Кто же без пузыря в гости ходит? Как говорил папаша Мюллер: «Неудобно без гостинца».
Он распечатал бутылку водки и накапал граммов по семьдесят в пластмассовые стаканчики. Витас тем временем лихорадочно выкладывал из пакета на расстеленную газету принесенную Крюковым закуску: соленые огурцы, древесные грибки в остром корейском соусе, соленую черемшу и маринованный чеснок.
— Без чеснока в камере пропадешь, — со знанием дела заметил Крюков.
Налив водку, он резал копченое мясо. Пастрами он, как ни искал, не нашел. Купил пастрому. Видимо, нечто среднее между пастрами и бастурмой. Мясо было свиным, но оба сотрапезника, по счастью, оказались христианами православного обряда и никаких запретов на этот счет не имели.
Пили и ели молча. Обитатель камеры проголодался, как медведь по весне. Крюков же не начинал разговора из соображений деликатности. Когда литровая бутылка опустела на треть, Витас соизволил, наконец, поинтересоваться у гостя:
— Ты, в натуре, чего приперся? Стучать все равно не буду. Я за хавчик не продаюсь.
Сыщик небрежно махнул рукой.
— А я и не за этим. Просто привет пришел передать от твоих. У них тут на днях «собор» состоялся. Ты в курсе, что они тебя там приговорили?
— Свистишь, ментяра!
Опер сморщился, как от зубной боли.
— Фу, как грубо! Тебе что, больше не наливать?
Витас потупился.
— Извини, погорячился. Ты… Это правда?..
Крюков хлопнул его по плечу.
— Ладно, проехали. Я сам хотел тебя кое о чем расспросить. В общем, твои дружбаны собрались у холма, потусовались немного. А ваш главный предводитель команчей с такой смешной фамилией — типа Негроедов — зачитал список, среди которого прозвучала и твоя фамилия. Потом они сожгли какой-то мусор и закопали в черном гробике. Что бы это значило?
— Это значит, что я для них больше не существую. Крюков задумался.
— Я думаю, это можно пережить. А санкции посерьезнее не предусматриваются? Расстрел условно или двадцать лет домашнего ареста? Может, вне закона объявят — где поймают, там и замочат? Короче, кого-нибудь уже убили при таких же обстоятельствах?
Витас явно не знал, что сказать.
— Жидоморов говорил, что изменники долго не живут. Из тех, кого приговаривали раньше, я знал двоих. Один через неделю после символической казни с моста упал, другой просто исчез. Сбежал, наверное. Не убили же его…
Судя по выражению лица, Витас как раз считал, что предателя убили.
Сыщик решил ковать железо, пока не остыло. И сблефовал.
— А тебя не удивляет, почему они это сделали? Или ты думаешь, что я возле твоей тачки со взрывчаткой случайно оказался? Правильно думаешь, наколка на тебя пришла.
Витас проглотил комок горя. Кадык его так и заходил ходуном. Он был так подавлен, что даже на «вы» перешел.
— Вы можете сказать, кто меня сдал? — спросил он севшим голосом.
Сыщик выдержал паузу и произнес, как уронил:
— Шварц.
За неимением стен на расстоянии вытянутой руки узник принялся биться лбом о настил спального места. Удары выходили на славу — гулкие и четкие. Как в крупный бубен.
— Козлы! Сами сдали, сами и приговорили! Жидомор, сука! Он же наркотой торгует. А Шварц — оборотень из ментов. Причем — зуб даю! — рыба крупная, а зашаривает под мелкого бригадира. Я сначала сомневался, а теперь сто пудов уверен, что меня подставили.
Витас совсем раскис. Крюков для бодрости накатил ему полный стакан. Тот выпил и вовсе завис. Но после недолгой прострации его словно прорвало. Его речь была сумбурна, но лилась непрерывным потоком.
— Я не знал, что взрывчатку вез. Жидомор, сволочь, сказал, что у Шварца для меня есть работа — тачку перегнать. Я же таксистом работал, Москву как пять пальцев знаю. Шварц сам подвез меня на Окружную, высадил и велел ждать белую «газель». Типа — водила меня знает и сам найдет. Потом укатил. Тут «газель» подрулила. Водилу, который ее пригнал, звали Ибрагимом. Я еще подумал: с какой стати Жидоморов с черными связался? Потом укол — и отключился. Все как в тумане. Помню адрес, куда должен подогнать машину. Какие-то имена слышал — этот Ибрагим звонил какому-то Анвару. Подъехали мы, встали, к нам подкатили Анвар, а с ним двое — Барин, солидный такой мужик, и другой, его Оборотнем называли. Этот тоже мент. Может, из милиции, может, из ФСБ или прокуратуры.