Скитальцы (цикл)

Дяченко Сергей

Я сглотнул слюну; где-то там, в отдалении, стражники с копьями выталкивали со двора протестующую толпу. Палач отводил глаза, младший подручный его икал, старший угрюмо глядел в раскисшую землю. Лекарь прерывисто вздохнул.

— Закон свершён, — торжественно провозгласил обладатель цепи. Пожевал губами, проводил взглядом ворону, неспешно пересекавшую небо над двором; посмотрел мне прямо в глаза:

— Колдун?

— Нет, — сказал я одними губами.

— Властью герцога Тристага, — последний раз повторил наместник. В его голосе явственно слышалась усталость.

* * *

Больше

всего я боялся, что вот так, пряча глаза, меня и похоронят на тюремном дворе. Приговор свершён. Преступник мёртв.

По счастью, законопослушность наместника не простиралась так далеко. Тёмной морозной ночью меня вывели на пустырь и свистящим шёпотом сообщили, что, если я ещё когда-нибудь попадусь на землях герцога, меня попросту повесят без суда и следствия…

Тот, кто изгонял меня, с удовольствием затянул бы петлю на моей шее, и не откладывая, прямо сейчас. Возможно, только страх перед законником-герцогом избавил меня от самосуда; как бы то ни было, но я бежал, бежал по подмёрзшему снегу, по толстому скрипучему насту, бежал так, что перехватывало дыхание.

* * *

— Ты гениальная актриса, — сказал я глухо.

Дорога была широкой и накатанной, настоящий тракт; повозки, ставшие теперь санями, катились почти бесшумно. В широких серебряных лентах, тянущихся по снегу за полозьями, поблёскивало солнце. Мы с Танталь сидели спиной к вознице и смотрели, как всё дальше остаются земли герцога Тристага.

— Ты гениальная актриса. Я почти поверил.

— Играть в жизни — распоследнее дело, — нехотя призналась Танталь.

— Но иначе бы меня…

— Да.

Я потрогал булавку на рукаве.

Мне не хотелось, чтобы Танталь знала о моём разочаровании. Потому как что взять со смертника: в какой-то момент мне захотелось поверить, что она любит меня и оплакивает. Она всё-таки незаурядная женщина… Я был… как бы сказать… польщён.

— До сих пор не могу понять, как работает эта штука, — пробормотал я, глядя в небо. — Где сила? Где власть? Надо полагать, если бы змея укусила меня в лесу, я бы помер? И никакая булавка…

Танталь усмехнулась:

— Меня сто раз змеи кусали… скверно. Разрезать ранку, отсосать яд, прижечь…

Меня передёрнуло.

Танталь перестала улыбаться:

— Змеи… были орудиями герцога. Выполняли его волю. ВЛАСТЬ, Ретано…

— Вот если бы приговор был справедлив, — пробормотал я еле слышно. — Справедливый… Приговор. Не просто власть… Некое абсолютное… Правосудие…

Танталь поджала губы.

— Абсолютного правосудия не бывает. Тристаг взял да запретил поединки… Кто-то разрешил… В городе Каваррене, например, поединки — традиция, дело чести… Эгерт Солль когда-то тоже убил на дуэли человека и получил за это заклятие, да такое, что…

Я поперхнулся, как всегда, в самый неудачный момент. Закашлялся, отстраняясь тем не менее от Танталь, которая хотела хлопнуть меня по спине.

— Я… его… этого… кха… не убивал!

Она вздрогнула. Уставилась на меня с недоверием.

— Да не… убивал же! — повторил я, налившись кровью от кашля и несправедливости. — Не убивал! Все эти свидетели… Поклёп!

— Правда? —

спросила Танталь, и голос её прозвучал почему-то жалобно.

— Клянусь Магом из Магов! — сказал я искренне. И, показалось мне или нет, но моя спутница вздохнула с облегчением.

* * *

Мы огибали земли герцога Тристага, и этот вынужденный крюк сулил нам лишнюю неделю пути; по ночам Алане снились кошмары. Днём я сидел рядом с ней на повозке-санях и рассказывал свои истории, и с каждым днём они давались мне всё труднее, тем более что Алана, кажется, совсем не слушала.

В первом же большом селении я спросил лекаря, и мне с готовностью указали на богатый дом на главной улице, напротив дома старосты. Господин лекарь гордился своей учёностью, был румян и важен, и запросил немалую плату, и долго разглядывал бледную руку безучастной Аланы, и, наконец, авторитетным голосом рекомендовал кровопускание. В следующую секунду спесь сбежала с его лица вместе с румянцем, потому что я взял его за шиворот, обозвал шарлатаном и потребовал свои деньги обратно. Кровопускание, сказал я зло, кто угодно может приписать, вот хотя бы и я, и беспомощному в своём ремесле медику оно принесёт куда больше пользы, чем любому из его обманутых пациентов!

Кинжал выглянул из ножен и спрятался опять; лекарь молчал, бледнее моли. Алана оставалась вполне безучастной; я разжал пальцы, выпуская кружевной лекарский воротник.

— Медицина бессильна, — сообщил лекарь, пытаясь собрать остатки былой важности. — Ежели вы, господа, такие нервные… так и идите к старухе за околицу. К знахарке то есть. Она погадает… на жабьей лапке… с тем же успехом, но дешевле!

Я сгрёб со стола свои монеты, взял под руку Алану и вышел вон.

«Старуха» не была стара. Сообразно профессии она жила на отшибе, сообразно званию рядилась в грубое полотно, и тяжёлый платок закрывал её лоб до самых бровей, но возрасту в ней было едва за тридцать, уж от меня-то ещё ни одна женщина не сумела скрыть своих лет.

Она долго заглядывала Алане в глаза, бормотала, потом пускала паука бегать по зеркалу, потом порывалась задавать вопросы, но я пресёк эти попытки. Знахарка помрачнела, пожелала осмотреть пациентку наедине — я опять-таки не позволил. Не хватало ещё оставлять жену с глазу на глаз с подозрительной шептухой, тем более что в успех визита я с самого начала почти не верил и всё злее ругал себя за столь неудачную, подсказанную лекарем идею…

В конце концов «старуха» попросила разговора со мной, и я мягко выпроводил Алану во двор, благо ветра не было и утро стояло погожее.

— Таите, — сказала знахарка с обидой. — Утаиваете… Где была да что с ней стало… А только уходит она. Далеченько уже ушла. Как бы потом… догнать успеть бы.

— Че-го? — спросил я с изрядной долей презрения, в то время как внутри у меня сделалось холодно и пусто.

— Зацепите её, — сказала знахарка шёпотом. — Чтобы ей… чтобы удержать. Зацепите, что вам… вы ведь красивый…

Последние слова сказаны были вовсе не со старушечьей интонацией. Знахарка смотрела из-под тяжёлого платка, и я вдруг увидел, что глаза у неё голубые и глядят с горечью.