Скитальцы
Шрифт:
Эдеварт чувствовал себя глубоко и несправедливо обиженным: она нисколько не огорчена и даже не понимает, как виновата перед ним! Он обхватил её и притянул к себе, пусть она даже не подумала о нём, пусть он теперь стал для неё лишним, пусть его бессовестно надули, он хотел только одного — удержать её.
Тебе меня нисколько не жалко, сказал Эдеварт.
Напротив, очень даже жалко! Не жалко! Как ты можешь так говорить! Я больше думала о тебе, чем... Я всё время думаю о тебе, ты такой красивый, у тебя такие синие глаза. Что ты хочешь, чтобы я сказала тебе? Я всё скажу! Кто виноват, что всё так сложилось?..
Мне нельзя остаться? Нет, конечно, нельзя.
Остаться, у меня? — испуганно спросила она. Нет-нет!
А где-нибудь поблизости? В торговом посёлке?
Нет-нет, даже не думай об этом, муж всё поймёт.
Так ты его любишь?
Да. Но мне бы хотелось отблагодарить тебя за твою доброту.
Некоторое время они лежали молча, потом он начал целовать её, и она не противилась, но, когда он робко захотел большего, она испугалась: Не надо, я боюсь.
Пристыженный и жалкий, Эдеварт спрятал лицо у неё на груди; он лежал и слушал, как бьётся её сердце под тонкой рубахой. Неожиданно она обхватила его голову, поцеловала в губы и шепнула, не отнимая губ от его рта: Или не надо бояться?
Не надо, шепнул он в ответ.
Она осмелела и наконец решилась. Что двигало ею: материнские чувства, сострадание, любовь — Бог знает. Она посвятила Эдеварта в таинство любви, и это неповторимое безумие длилось несколько часов, трепет жизни, естественность, отсутствие притворства. Эдеварт был ненасытен, и она ни разу не попросила его сжалиться над ней.
Лишь на рассвете Лувисе Магрете ушла от него.
Но его безумство только усилилось. Он проспал несколько часов и, проснувшись, снова увидел её рядом с собой; как всегда легко одетая, она разбудила его. Боюсь, он вот-вот приедет, сказала она.
Пусть приезжает! — упрямо ответил Эдеварт.
Нет-нет, тебе надо уехать!
Эдеварт протянул руку и хотел привлечь её к себе, но она увернулась. Он жалобно всхлипнул: ну в последний раз, ведь он уедет, и они больше никогда не увидят друг друга...
Она невольно улыбнулась и поцеловала его, поддавшись мгновенной нежности, от которой не стало легче ни ей, ни ему. Боже милостивый, да ты сумасшедший! — прошептала она, уступая...
Было раннее утро, дети ещё спали, Эдеварт торопливо поел и собрал свой мешок.
Сегодня мне будет тяжелее нести его, чем в тот день, когда я приехал, сказал он, поднимая мешок.
Зачем его нести, разве ты не на лодке?
На лодке? А тебе она не нужна?
Я не могу её оставить. Лодку... нет-нет. Но всё остальное я и сама могла бы купить, ничего страшного, если он это увидит.
Эдеварт: Всё равно дети расскажут ему обо мне.
Ну и что? Я сама скажу, что у меня работал один человек, он был очень добрый и убрал камни. Но лом ты должен забрать с собой.
Нет, сказал Эдеварт. Вдруг ему тоже придёт в голову убирать камни. Вот лом ему и пригодится.
Она задумалась над его словами: да-да, лом работник ещё мог оставить, но лодку... нет, это уж слишком.
Наконец Эдеварт собрался. У неё задрожали губы. Неужели я никогда больше не увижу тебя? — прошептала она.
Не знаю, ответил он удручённо. А ты хотела бы, чтобы я вернулся к тебе?
Да, хотела бы... — прошептала она.
Он плакал, пока бежал к морю, но не от горя,
Лавочника звали Кнофф. У него была большая усадьба с белым домом и два длинных причала с пакгаузами в четыре яруса; в бухте стояли галеас 17 и шхуна, которые возили купленную им рыбу, на берегу было много служебных построек и мастерских.
Кнофф был делец, он гордился своей усадьбой и своей предприимчивостью; достаточно тщеславный и не слишком честный, он тем не менее пользовался уважением всей округи. Исключительно из тщеславия он величал свою жену мадам Кнофф и при крещении назвал своих детей Ромео и Юлия. Деятельность Кноффа была весьма разнообразна: он держал лавку, строил суда, у него была пекарня и бочарня; больше всего его огорчало, что каботажные суда из Нурланна, исключительно по старой привычке, минуют его посёлок — пароходная остановка была значительно южнее. Мало того что это уязвляло его самолюбие, перевозка товаров с пароходной остановки влетала ему в копеечку. И потому он уже давно прилагал усилия, чтобы изменить такой порядок.
17
Галеас — небольшое судно, имеющее грот-мачту и маленькую бизань-мачту.
Когда Эдеварт спросил, не найдётся ли для него работы в усадьбе, Кнофф поначалу ответил отказом, держался он настороженно и неприветливо, однако всё же поинтересовался, что Эдеварт умеет. Эдеварт считал, что справится с любым делом, какое ему поручат. А может ли он пилить и колоть дрова, ухаживать за лошадьми, грести, вести в конторе счетоводные книги, помогать в пекарне? Эдеварт с улыбкой ответил, что всё это ему знакомо. Хорошо, сказал Кнофф, но на эту работу у меня уже есть люди.
Однако Эдеварт не зря кое-что перенял от Августа. У вас в бухте стоят два больших судна, а команду на них вы уже набрали? — спросил он.
Кнофф задумался: Они только-только вернулись из Тронхейма, куда ходили с рыбой. Зимой пойдут на Лофотены, но сейчас ещё даже не осень, так что с этим тебе придётся подождать.
Эдеварт промолчал, хотя на дворе уже стояла осень, был конец сентября и по утрам на траве лежал иней. Осень была в разгаре.
Ты почему заговорил о судах? — спросил Кнофф. Может, ты и в море ходил?
Да, Эдеварт и в море ходил, и на Лофотенах его знают.
И ты полагаешь, что мог бы повести судно?
Нет, но я готов делать всё, к чему вы меня определите.
Кнофф посмотрел на него и сделал вид, что ему сейчас не до мелочей. Галеас у меня водит мой старый шкипер, сказал он. А рыбу ты когда-нибудь закупал?
Да, ответил Эдеварт.
Откуда ты пришёл? Не из южного ли посёлка, где останавливается пароход?
Нет, я приехал из Бергена, мы отводили туда шхуну с рыбой.
Эдеварт был молод, красив, хорошо одет, у него было золотое кольцо и часы, он понравился тщеславному хозяину, и потому тот сразу не выставил его за дверь.
Поговорим через час, сказал Кнофф и взглянул на свои часы, сейчас у меня нет времени.