Скитальцы
Шрифт:
Так действовал этот старый еврей-часовщик, из года в год невозмутимо и с достоинством вёл он свою кочевую торговлю. При случае он обманывал покупателей, но, если его уличали, добродушно возмещал ущерб, иногда тут же прибегая к новым уловкам.
У Папста был наметанный глаз на хлыщей, которые строили из себя знатоков и критически разглядывали его часы, — их Папст обманывал без зазрения совести. Они подходили к нему с важным видом и фамильярно называли его Моисеем: Ну что, Моисей, найдутся у вас для меня хорошие часы? Папст доставал из кармана часы и показывал их. Вы только посмотрите, говорил он. Покупатель рассматривал часы, открывал, закрывал и спрашивал, хорошо
Однако покупатель, зная характер Папста, через некоторое время опять приходил к нему; правда, и Папст тоже знал своих покупателей. Так что вы мне предложите? — спрашивал он. Покупатель накидывал несколько шиллингов или ортов 9 . Нет, нет, нет! — говорил Папст, он снова доставал часы, показывал их, открывал и закрывал крышку и потом прятал в карман. А когда покупатель делал вид, что хочет уйти, Папст тяжело вздыхал над несовершенством этого мира и соглашался на условия покупателя. Он торгует себе в убыток, это точно, это разорит его и сведёт в могилу, но что поделаешь! Когда покупатель кончал отсчитывать деньги, Папст доставал часы и отдавал ему; блестящие, красивые, с гравировкой на крышке, часы победоносно тикали, но это были уже не те часы, рука Папста побывала в одном из его хитрых карманов, где лежали совсем другие часы, они выглядели точно так же, как и первые, но стоили значительно дешевле.
9
Орт равен 24 шиллингам.
Случалось, хлыщ и впрямь оказывался знатоком или в нём просыпалась подозрительность, он уличал Папста в мошенничестве и начинал кричать. Тогда Папст сокрушённо качал головой над своей рассеянностью и говорил: Какой дотошный человек! Если б не ты, я и не заметил бы, что ошибся. И дабы умаслить покупателя, отдавал ему собственные часы, что, по мнению последнего, должно было служить гарантией. Однако уходил покупатель уже с третьими, но тоже дешёвыми часами!
На ярмарке Эдеварт встретил армянина-шарманщика, которого видел в родном селении, его по-прежнему сопровождал венгр. Однажды после полудня Эдеварт наткнулся на них у причалов, они расположились в людном месте, крутили шарманку и показывали своё представление.
За три года, что прошли после их выступления в селении Эдеварта, они почти не изменились, только теперь у армянина уже оба глаза были затянуты синей плёнкой; значит, он совсем ослеп. Бедняга, несладкая судьба быть шарманщиком на чужбине! Люди жалели его и кидали шиллинги на блюдце нищего мальчишки в шарманке, дети и подростки толпились вокруг этого удивительного ящика с Наполеоном и его генералами в золоте, сверкавшими всеми цветами радуги.
Я их знаю, шепнул Эдеварт своему соседу, я уже видел их раньше! И спросил шарманщика: Так вы теперь совсем ослепли?
Да, совсем. Шарманщик грустно кивнул головой.
Я вам не верю, сказал Эдеварт. Он заметил, что шарманщик, услыхав его вопрос, посмотрел прямо на него.
В их разговор вмешался венгр, он что-то громко сказал и, как в прошлый раз, принялся колотить своего товарища, дети в ужасе отпрянули прочь и стали звать на помощь взрослых. Хотя полиции на ярмарке не было, зато намдальцы оказались тут как тут, они схватили венгра, подняли в воздух, неуважительно обругав оборванцем, и пригрозили бросить в море. С двумя намдальцами одному венгру было не справиться, сперва он сопротивлялся и пытался вырваться, но потом притих и начал просить, чтобы его отпустили. Намдальцы, одержав славную победу, проявили милосердие, они дали венгру пинка под зад и позволили убраться восвояси. Глядя ему вслед, они смеялись и грозили в другой раз приготовить из него фарш на корм курам! Потом намдальцы повернулись к жертве венгра, они надеялись услышать от него слова благодарности. Но армянин не стал благодарить их, он только дрожал и тер щеку.
Ты когда-нибудь видел такую чудную кровь? — спросил один намдалец у другого. Похоже, в неё подмешали синьку.
А это и не кровь вовсе, вмешался Эдеварт. Это он себя чем-то вымазал. Я уже видел однажды этих людей.
Не кровь, говоришь?
Нет. И к тому же он не слепой, сказал Эдеварт.
Его поддержал голос из толпы: Верно, он не слепой. Я тоже видел этих мошенников, в Финнмарке они проделывали те же штучки, чтобы заставить нас раскошелиться.
Намдальцы подошли к шарманщику и оглядели его. Ты слепой? — спросили они.
Он шмыгнул носом: Слепой. Gewiss.
Один из намдальцев выхватил нож и замахнулся, будто хотел ударить слепого, тот заморгал и испуганно отшатнулся. Такого испытания шарманщик не выдержал. Он начал поспешно свёртывать свою шарманку, намереваясь покинуть это место. Намдальцы его не тронули, но им стало как будто стыдно, что они отпустили шарманщика и вообще оказались замешанными во что-то смешное. Пристыженные, они не знали, куда девать свои руки; ведь они чуть было не швырнули в море не того, кого следовало!
Прочь отсюда! — скомандовали намдальцы. Ты такой же слепой, как и мы!
Но я почти слепой, оправдывался шарманщик, правда, слепой.
Убирайся прочь, слышишь!
Так закончились выступления шарманщика, он и его товарищ покинули ярмарку, теперь их путь лежал через Хадселёйен в Мелбу, они играли в усадьбах, показывали свои нехитрые фокусы и потихоньку двигались дальше, на север. Больше им ничего не оставалось. Люди как люди, они перебивались, как могли, приспосабливаясь к обстоятельствам, и так до самой смерти...
А вот у Августа дела, против всех ожиданий, сложились гораздо лучше. Эдеварт потерял его из виду в то утро, когда Август покинул карбас, на котором они провели ночь, и увидел снова лишь на другой день после полудня. Август был весел и пьян. Ох уж этот Август, он опять чувствовал себя моряком, кутившим на берегу!
Он брёл по улице, где Эдеварт стоял и пялил глаза на старого Папста с его часами; Август был счастлив, лицо у него горело, и он разговаривал по-английски сам с собой. На пальце блестело золотое кольцо, а на шею он повязал шёлковый платок, скорее всего женский, во всяком случае, платок был с кистями.
Увидев Эдеварта, Август поманил его и спросил: Ты ел что-нибудь? Идём, я знаю тут одно хорошее место!
Они пришли в трактир, где подавали бутерброды и горячую еду; заправляла всем одна женщина, и ей помогала какая-то девушка. Августа тут знали, он погладил девушку по руке и назвал своей невестой. Принеси-ка мне мою бутылку, Маттеа! — распорядился он. Потом повернулся к Эдеварту и предложил ему заказать себе всё, чего душа пожелает. Ты достоин лучших блюд в мире, сказал он, и Маттеа, моя невеста, мигом принесёт тебе всё, можешь не сомневаться!