Скитники
Шрифт:
Рыжик радостно заклекотал и, камнем спикировав, сел рядом. Как всегда, подергал клювом за волосы. Человек приоткрыл глаза, но и это напряжение оказалось для него чрезмерным: воспалённые веки тут же сомкнулись. Подождав немного, беркут повторил попытку разбудить приятеля, но ответом был едва различимый стон.
Сообразив, что друг в беде и ему необходима помощь, добропамятливый орел решительно расправил крылья и одним великолепным взмахом поднялся в воздух. Расстояние до скита он одолел за несколько минут.
Шумно опустившись перед Ольгой, занятой выделкой оленьих шкур, птица ухватила клювом подол её юбки и дёрнул на себя.
– Что, Рыжик? Проголодался?
–
– Неужто с сыном что стряслось?
– подумала она и кликнула мужа. Рыжик сразу переключил своё внимание на вышедшего из избы Елисея и стал дёргать за штанину его. Было очевидно, что Рыжик просит следовать за ним. Сердца родителей сдавил обруч недоброго предчувствия.
Позвав соседа Прокла с сыном Матвейкой, Елисей, спешно побросал в котомку еду, котелок с кружками, связку веревок, сплетенных из сыромятины. За кушак сунул топор. Когда мужики смекнули, что беркут ведет их в сторону запретных пещер, они несколько оробели и замедлили шаг. Но птица настойчивым клёкотом требовала продолжать путь.
С опаской поднявшись на уступ-террасу в полутора верстах правее пещер, люди увидели, что беркут сидит на шпиле невесть откуда взявшейся часовни у самого подножья вздыбленного хребта. Потрясенные скитники, не сговариваясь, бухнулись на колени и принялись истово креститься, класть поклоны.
Рыжик тем временем слетел с часовни и скрылся в траве.
Мужики переглянулись, но, пересиливая страх, осеняя себя крестным знамением, двинулись к тому месту, где исчез беркут, и вскоре упёрлись в лежащие на траве вещи Корнея. За травой их взору открылся провал, заполненный водой. Посреди недвижимой глади на камнях лежал, сжавшись калачиком, раздетый Корней. С берега казалось, что он спит, положив ладошки под щеку. Рядом сидел Рыжик.
Елисей скинул одежду, достал моток верёвок и, передав один конец Проклу, спустился в воде. Доплыв до островка, он обвязал бесчувственного сына и, поддерживая его голову, погрёб обратно. Стоящие наготове Прокл с Матвейкой вытянули наверх сначала Корнея, а следом и самого Елисея.
Влив в рот горе-путешественника живительный настой золотого корня, скитники долго растирали окоченевшее тело. Наконец на лбу парнишки выступила испарина. Он задышал глубже и приоткрыл глаза.
– Слава Богу! Ожил!
– Тятенька, Матвейка?! Откуда вы?
– Помолчи, родимый!
– произнес Елисей и в приливе нежности прижав к груди силящегося улыбнуться сына, порывисто поцеловал. Елисей безмерно любил старшого, но внешне чувств никогда не проявлял. А тут прорвало. Скупые слезы катились по его загорелым щекам в густую бороду, - Доброе сердце у тебя, Корнюща, вот и послал Господь за нами твоего спасителя - Рыжика... Кабы не он, не свиделись бы, пожалуй, боле на этом свете.
Покормив Корнея и беркута, счастливые скитники долго возносили Царю Небесному молитвы за чудодеяние, не стесняясь изливать благодарность и любовь к Нему.
– Корнюша, а что это за чело* в бреге? Мне поблазнилось даже, что там лестница лежит, - вспомнил Елисей, когда они уже спускались во Впадину.
– - Какое чело, тятенька? Я ничего такого не приметил.
– - И то, правда, его с воды, пожалуй, и не видно... Похоже, озерцо-то не простое, - задумчиво пробормотал себе под нос отец.
Корней хотел было рассказать отцу про букетик свежих цветов на камнях возле креста,
ГОРБУН.
В скиту пошли пересуды. Каждый на свой лад толковал происхождение часовни, креста возле неё. Дивились необычайным обстоятельствам спасения Корнея.
– Смотри-ка, птица, а с понятием! Добро помнит!
– хвалили они Рыжика.
Братия справедливо полагала, что после столь сурового урока непоседливый Корней наконец угомонится. Некоторое время он и впрямь далеко не отлучался, а работы по хозяйству исполнял с особым усердием и рвением. Но душа кочевника не терпит длительного однообразия. Да тут еще слова отца о черной дыре разбередили воображение. Остроконечные горные пики пуще прежнего влекли к себе.
Природа тем временем обильно рассыпала по склонам отрогов осенние самоцветы - яркие костры увядания - щедрый дар бабьего лета перед зимним сном. В эту благодатную пору у Корнея, как и у перелетных птиц, всегда возникало неодолимое желание к перемене мест, и он отпросился у отца на несколько дней к деду под благовидным предлогом помочь тому по хозяйству в преддверии холодов. На самом же деле с тайным намерением осуществить давно вынашиваемый план восхождения на самый высокий пик Северного хребта.
К хижине отшельника молодой скитник подходил в темноте. Из оконца приветливо струился мягкий золотистый свет. И таким уютным и желанным показалось ему дедово пристанище! Сколько счастливых воспоминаний таилось там, за мутным пузырём, натянутым на крепкую раму.
"Сейчас дедуля наверное записывает глухариным пером, под тихое потрескивание фитиля в плошке, в лежащую на коленях** тетрадь свои памятки" - предположил Корней и не ошибся.
– Здравствуй радость моя, - встретил его дед, поднимаясь с топчана с мохнатым пером в руках, - Ты как будто мысли мои прочел. Помощь твоя нужна. В "Травознаях" вычитал про одну многополезную травку. Судя по описанию, в наших горах тоже должна расти. Посмотри, вот она на картинке изображена. Надобно сыскать ее?
Корней остолбенел... Всю дорогу он придумывал убедительный повод для отлучки, а тут на тебе - дед сам отправляет в горы!
Уже на второе утро, спозаранку, несмотря на то, что весь гребень Северного хребта за ночь покрыл снег, он отправился в путь. Солнце в этот день взошло в плохом настроении: кроваво-красное, словно сердитое на то, что так рано подняли с опочивальни.
Достигнув злополучного провала, скитник обошел его и, вглядевшись в неровные стены, обнаружил на одной линии с часовней и лиственным крестом зияющую дыру. Но как ни напрягал Корней зрение, так и не разглядел в ней ничего похожего на привидевшуюся отцу лестницу. Зато обратил внимание на то, что трава над её челом почему-то редкая, как бы вытоптанная. Корнея так и подмывало внимательно обследовать это место, но понимая, что сегодня дорога каждая минута, он сразу начал подъем к далеким белоснежным пикам, сгрудившимся на головокружительной высоте. Узловатые, низкорослые, перекрученные ветрами и морозами лиственницы, отважно карабкавшиеся вместе с ним по камням, вскорости отстали. Дальше путь пролегал по обнаженным скалистым склонам с небольшими вкраплениями кедрового стланика. Корней поднимался медленно. Предусмотрительно обходя сомнительные участки и расщелины, к вечеру он достиг лишь кромки снежного покрова.