Скитники
Шрифт:
Солнце, вывалившись из щели между туч, повисло алой каплей над проломом сквозь который убегала из Впадины речка Глухоманка. Низ котловины уже заливали сгущающиеся сумерки. Пора было позаботиться о ночлеге, но сказочная красота расцветавшего заката поглотила путника целиком. Завороженный, он смотрел, как вершины и склоны неуловимым образом воспламеняются в разряжённом воздухе нежнейшими переливами алого и багряного цветов, плавно темнеющими, по мере погружения солнца за горизонт, до темно-лилового, вплоть до фиолетового. Купол неба при этом излучал роскошное, медленно густеющее, зеленоватое свечение. Такой переменчивой игры палитры дивных красок Корнею прежде не доводилось созерцать.
Душа и сердце скитника ещё долго не могли успокоиться от восхищения перед этой потусторонней красотой. Мысленно отметив место, где скрылось солнце, скитник с трепетной надеждой подумал: "Может, завтра с вершины удастся глянуть на почивальню светила".
Унося последние отголоски дня, по небу проплыл запоздалый клин красных, от лучей невидимого уже солнца, лебедей. В сгущающейся тьме растворялось, исчезало неисчерпаемое богатство пиков, ущелий, отрогов. Зеленоватое небо почернело. Вызрели первые звезды. В тишине отчетливо различался звон невидимого ключа...
Вместе с рассветом на горы сплошным войлоком наползли низкие тучи, но путник не сробел - стал упрямо карабкаться к укутанным молочной мутью вершинам хребта. Поднимаясь все выше и выше, он с волнением ожидал момента, когда сможет дотронуться до серых туч: вдруг они такие плотные, что сквозь них невозможно будет пройти?
Достигнув бугристых облаков, Корней со смешанным чувством облегчения и разочарования одновременно, открыл для себя, что они обычный туман, только намного гуще.
С предосторожностями, на ощупь, долго и упорно продираясь сквозь него, он, наконец, увидел невероятно синее небо и слепящий диск на нём. А под его ногами простиралось во все стороны серое покрывало. Из него островками торчали заснеженные пики хребтов. Корней стоял на подступах к самому высокому горному массиву, состоящему из трёх пиков.
Дальше, на севере и северо-востоке просматривались ряды еще более величественных хребтов, сиявших серебром зубчатых корон. Своим видом они напоминали белопенные гребни речных шивер*. Когда-то мать рассказывала Корнею, что по эвенкийским преданиям за этими горами, через много дней пути - Тундра: ровная земля с бесчисленными стадами оленей, а еще дальше - Край суши, обрывающийся в Соленое море с бесконечными полями льдов и торосов.
– Эх, побывать бы и там!
– мечтательно вздохнул паренёк...
По мере того как Корней поднимался к заветным вершинам, хрустальный купол неба вопреки его ожиданиям не приближался, а, напротив, темнея, удалялся, становясь еще более недосягаемым. Корнею трудно было представить, что внизу, под сугробами облаков, сейчас пасмурно - так ярко полыхало здесь солнце, слепил глаза снег. "Вот он - мир ангелов и архангелов! Может где-то поблизости и Божья обитель" - с благоговейным трепетом подумал он.
Горный массив, к которому он поднимался, оказался не трех, как виделось снизу, а пятиглавым. Невесть откуда возникший ветер погнал по перемычкам, соединяющим вершины, седые пряди поземки. Колючие вихри все крепчали. Встречный снег слепил глаза, сбивал дыхание. Дивясь тому, как быстро переменилась погода, Корней зашел под защиту суставчатых скал-останцев, частокол которых, словно вешки, указывал дорогу к намеченной цели - самому высокому пику. Глянув на уходящую вверх ложбину, он застыл от удивления: поперёк её медленно двигалось черное существо, похожее на человека. В этот миг налетел мощный шквалистый вихрь, и все видимое пространство потонуло в белой мгле. Когда порыв ослабел и видимость улучшилась, скитник с удовлетворением отметил, что видение исчезло.
"Пожалуй, лучше пережду, а то мерещиться всякое стало. Да и подкрепиться пора", -
Под завывание ветра незаметно подкралась дрема, сладостная и неподвластная воле человека. Веки смежились. Корней почувствовал, что теряет вес. Тело стало лёгким, почти невесомым и он полетел... В тающем тумане проступил высоченный снежный пик и солнце прямо над ним. Корней опустился на заснеженную вершину почему-то босиком и прикоснулся, высоко поднятыми руками, к сияющему шару.
"Хорошо-то как! Ох, как хорошо! А светило-то, оказывается, вовсе и не жгучее, а напротив, теплое и ласковое!"
Скитник осторожно приподнял и понес светило, ступая босыми ногами по обледенелой кромке гребня, но от нестерпимой боли в ступнях...проснулся.
Над ним склонилось волосатое чудище с выставленными вперед, словно напоказ, желтыми зубами. Оно растирало ступни его ног ладонями покрытыми жесткой, грубой кожей.
Мелькнула мысль: "Неужто я у пещерников?!"
"Пещерник", заметив мелькнувший по лицу парнишки испуг, поспешил успокоить:
– Не робей, это я, Лука-Горбун... Не признал, что ли?
По тому, как медленно и отчетливо человек выговаривал слова, было понятно, что он давно не говорил вслух.
Перед глазами Корнея ожила картина из детства: горбун, с выставленными зубами и длинными, висящими до земли руками, рассказывает ему сказки. Корней мало что понимает в них, но крупные желтые зубы невольно притягивают взор. Он не осмеливается отвести от них глаз. Боится: вдруг они выпрыгнут изо рта и укусят?
– Да, да, дядя Лука, признал!
– облегченно вымолвил скитник, - А мы думали вы утопли... Простите, Христа ради, по-первости за пещерника принял - уж больно вид у вас одичалый.
Согревшись, паренек огляделся. Они находились в сухом, теплом гроте. Саженях в семи выход, за которым свирепствовала пурга. Вдоль неровных стен угадывались очертания хозяйственной утвари, вороха сена. Колеблющееся пламя светильника гоняло по шероховатому своду длинные причудливые тени. Очага не было. Озадаченный, Корней поинтересовался:
– Дядя Лука, а отчего у вас так тепло?
– Ишь, пытливый какой... Ноги-то отошли, что ль? Пойдем, покажу...
Лука запалил от светильника факел, и они перешли в другой, еще более теплый зал. То, что увидел там Корней, на некоторое время лишило его дара речи. С верху, с края арочного выступа, ниспадал волнистый, с молочными переливами, каменный занавес. Перед ним с потолка свисали перламутровые сосульки, а с пола, навстречу им, тянулись остроконечные шпили. По шероховатому своду высыпала "изморозь" из хрупких кремовых и розовых игл. Стены в извилистых, напоминающих щупальца невиданных животных, влажных наплывах, обрамлённых букетиками из искрящихся кристалликов. Пожалуй, в воображении даже самого гениального художника не могла родиться картина такой красоты.
Справа, из трещины в плитняке, с напором била струя парящей воды. Под ней образовался водоем, на дне которого лежали гладко отполированные, с янтарным свечением шарики разной величины: от ячменного зерна до перепелиного яйца.
– Боже, а это что?
– Пещерный жемчуг! Нравится? То-то!.. Мне тоже... Каждодневно созерцаю их...
Вернувшись в жилой грот, Лешак нарезал ломтиками мороженное мясо куропатки и зачерпнул из выдолбленного в каменном полу "котла" полную чашу мочёной брусники. Ели молча: за трапезой говорить не можно...Грех...