Склеп, который мы должны взорвать
Шрифт:
Безымянный призрак сникает.
— Вот уж не думал, что разрушение постылого пристанища, где я был столь несчастлив, станет для меня сокрушительным ударом. Ничего не поделаешь, видно так угодно высшим силам.
— Может, подвал не тронут, — сочувственно предполагает поэт.
— Нет, друг мой, я чувствую: разрушение коснется всего вокруг. А что собираются возвести на этом месте?
— Какой-то новый дом.
— Такова усмешка судьбы… Я ведь еще прекрасно помню те времена, когда разрушили старую усадьбу… Старый дом был двухэтажным и уютным. Из дерева, но с белыми каменными полуколоннами. Настоящее дворянское гнездо. Его не стало вскоре после моего приезда сюда. Кирпичное здание быстро выстроили на новом месте, чуть поодаль. А флигель возвели там, где прежде стоял старый дом. От него остался подвал, который не стали засыпать. О подвале владельцы забыли…
— И как вы попали сюда?
— Слишком длинная история. Вряд ли она вам будет интересна.
— Ну, почему же? Мне кажется, это занимательный сюжет. Знаете, я пишу поэмы. Во всем нахожу новые сюжеты.
— В самом деле? Тогда извольте.
Призрак
— Я служил в этом имении конторщиком… Прошу прощения, совершенно позабыл представиться. Валерьян Тимофеевич Угличский, бывший студент Московского университета. Увы, мне не удалось доучиться. Начались некоторые бурления и волнения в студенческой среде, возник кружок единомышленников. По сути, ничего предосудительного и опасного, однако многие мои соученики пострадали. Меня тоже исключили из университета, хотя и безо всяких последствий. Даже под негласный надзор полиции не отправили. Некоторое время я промаялся в столице, пробавлялся уроками. Постоянного места не мог себе приискать. В конце-концов, махнул рукой и отправился в родные пенаты, в Тульскую губернию. Мой батюшка был небогатым помещиком… Всего-то сорок крепостных душ. Встретил он меня не ласково. Да что там, попросту отказал от дома, хорошо еще, что родительского благословения не лишил. Батюшку разгневало мое изгнание из университета. Он надеялся, что я вскоре завершу образование и оправдаю потраченные средства. Что ж, раз двери родительского дома передо мной захлопнулись, я…
— Простите, — вежливо приостанавливает поэт плавную речь Валерьяна. — Вы сказали: сорок душ?..
— Да, крепостных. Крестьян, которые принадлежали моему батюшке.
— То есть как принадлежали?
Похоже, наметилось некоторое недопонимание. Но Валерьян вдруг улыбается, улыбка будто освещает призрачное лицо со слегка размытыми чертами. Даже чуть светлее в подвале становится. Хотя я преувеличиваю, разумеется.
— Так это свершилось! Освобождение крестьян… Все мыслящие люди в мое время ожидали… Скажите, который Государь отменил крепостничество?! Николай Павлович или его наследник, которого я уже не застал?
— Мы не в курсе, — отзывается поэт. — Ведь мы вообще не из здешнего мира. Тоже своего рода призраки.
— Да, мне почти сразу показалось, что у нас есть нечто общее — произносит Валерьян.
Ну, не знаю… Кто-кто, а поэт на призрака точно не тянет.
— Однако же, мы отвлеклись, — возобновляет Валерьян прерванный рассказ. — Мне случайно подвернулось место у здешнего помещика, которому принадлежат земли вокруг, усадьба, вот этот флигель.
— Уже не принадлежат.
— Ах, да. Но тогда у него все обстояло благополучнейшим образом. Даже не решаюсь осведомиться, сколько лет миновало с тех пор… Нет-нет, не сообщайте мне… Это слишком волнующе. Мне достаточно осознавать, что времена изменились… Я немедленно выехал на место… Поначалу служил младшим конторщиком, потом стал старшим. Прижился здесь за целых пять лет, в Москву уже даже не мечталось вернуться, хотя возможность появилась. Во флигеле мне отвели недурную комнату на первом этаже. В свободное время я читал книги из хозяйской библиотеки. А была она довольно обширной. Однажды вечером я сидел в кресле с не читаным до сих пор романом. Из него мне на колени выпало письмо… Оно было написано дедом моего патрона, Львом Кирилловичем. Кому адресовано — не удалось выяснить, вероятно, кому-нибудь из самых близких родственников или друзей, которому он доверял. Я не нашел ничего предосудительного в том, чтобы ознакомиться с чужой перепиской. Ведь ни автора, ни адресата давно не было не свете. Почему бы не полюбопытствовать? Однако открылись совершенно непредвиденные сведения. Суть в том, что письмо относилось к 1812 году. Вам, видимо, неизвестно, что тогда шла Отечественная война, и на нашей земле оказались французские войска. Лев Кириллович намеревался вместе с семейством отбыть в давно заброшенное свое поместье. В самой глуши, куда никто бы не заглянул. Имущество собирался вывезти, однако часть ценных вещей решил оставить на месте, тщательно спрятав. В усадьбе имелось множество старинной серебряной посуды, драгоценных столовых приборов. Фамильные бриллианты, жемчуг, заемные письма… Собрать все и вывезти было бы весьма неосторожно.
— Тут говорят: не надо держать все яйца в одной корзине, — вставляет поэт.
— Да, так тоже можно выразиться. На дорогах было неспокойно. К тому же, Лев Кириллович опасался собственных слуг. По округе ходили тревожные слухи. Дворовые в ожидании французов начали дерзить и почти в открытую отказывались повиноваться. Смутные настали времена…
Из письма следовало, что часть имущества будет перенесена в подвал. Прямо об этом не говорилось, однако намеки улавливались. Мне было доподлинно известно, что Лев Кириллович скончался в том же году, не успев вернуться в свое любимое поместье. А еще я слышал: сразу после войны положение семейства заметно пошатнулось, оно было близко к разорению. От скуки я интересовался родословной и делами своих нанимателей. Французы до поместья не добрались, никаких судебных взысканий наложено не было. Что же произошло? Сын Льва Кирилловича, храбрый офицер, получивший награды в сражениях, наводил строжайшую экономию. Только так наследнику постепенно удалось восстановить прежнее богатство. «Не в том ли состоит разгадка?» — спросил я сам себя. Быть может, наследники Льва Кирилловича не подозревали о кладе. А родственнику или другу Лев Кириллович письмо так и не отослал. Стало быть, имелась возможность, что клад все еще хранился в подвале…
Глава 24
Кажется, это первый призрак, увиденный мною за всю жизнь (а сколько лет я успел прожить, кто бы подсказал?). Точно первый. Смешанные чувства испытываешь в присутствии того, кто некогда был человеком и до сих пор не утратил большей части своей сути… Смесь любопытства, жалости и легкого удивления — не настолько великий повод, чтобы сильно удивляться… Встреча состоялась вблизи приземленного Города, а не в Аверхальме, где призраки и прочие экстравагантные существа не считаются диковинкой. Вот этот факт и впрямь примечателен. В Аверхальме мне не доводилось набрести на потусторонних созданий. А здешний призрак… Какой-то он не вполне каноничный. Где пугающие завывания и угрозы? Мрачного, угрожающего, душераздирающего молчания — тоже не дождешься. В качестве замены — доброжелательное общение, изысканно-старомодные манеры и очевидная искренность. Все это не воспринимается всерьез. Но и розыгрышем встречу не назовешь. Какой уж тут розыгрыш…
— Алчность ранее не была мне свойственна, — продолжает Валерьян. — Напротив, я считал земные блага чем-то излишним. Довольствовался скромной жизнью, не стремился копить, получать что-либо сверх необходимого. Жажда денег обуяла меня внезапно. Сейчас, спустя много лет, после бесконечных раздумий, я не в силах назвать причину. Дьявольское наваждение, не иначе… Сразу принялся обдумывать, что можно без риска взять из клада и выгодно продать. Жемчуг и прочие драгоценности привлекали и манили. Я уже рассматривал их, нити жемчуга перетекали с ладони на ладонь, сверкали мелкими огоньками бриллианты. На одном из портретов супруга Льва Кирилловича была изображена с великолепным колье на шее. Двенадцать крупных бриллиантов. Жемчуг слегка потускнел за прошедшее время, его лунное мерцание казалось чуть приглушенным… Забавно, не правда ли? Еще ничего не было известно, а я любовался призрачными драгоценностями, которые никоим образом мне не принадлежали. Отнюдь не стыжусь рассказывать вам о своих тогдашних заблуждениях. Я рассуждал приблизительно так: письмо само выбрало меня, следовательно, моя совесть чиста. Не задумывался о том, что поступаю бесчестно по отношению к истинным наследникам клада. Они не нуждались в средствах, этим и оправдывал себя. А я… мог начать жизнь сначала, где-нибудь далеко. Дело оставалось за малым: разыскать клад, завладеть тем, что можно было впоследствии незаметно вывезти за пределы усадьбы. Уехать, не вызвав ни малейших подозрений.
— Да ерунда, в общем, — замечает поэт. — Ничего сложного. Хотя… Подвал ведь больше не использовался после строительства нового дома? Я правильно понял?
— Не вполне. Часть продуктов хранили в леднике, а в подвале — запасы варенья и всевозможных солений. Когда рушили старый дом, подвал не засыпали, оставили вход. Внутрь можно было попасть через дверцу в сенях флигеля, спустившись на несколько ступенек. Я еще раньше мельком заглядывал туда. Однако представлялось невероятным, что там может находиться клад. Обычный подвал, точнее, погреб, куда по мере необходимости наведывалась ключница. Ряды полок, заполненные склянками и бочонками с вареньями да соленьями. Где было разместиться бесценным сундукам? Глубокой ночью, когда все крепко спали, я пробрался в подвал. Не стану утомлять вас лишними подробностями… Долго путешествовал меж полок, светил вокруг потайным фонарем… Я предполагал, что в полу имеется какой-то незаметный люк. Прихватил с собой маленькую лопату садовника, которую позаимствовал в сарае. Поиски оказались тщетными. Уже собирался вернуться, когда луч фонаря высветил дальнюю стену. В углу несколько кирпичей чуть выделялись по сравнению с остальными. Я простучал поверхность — не было сомнений: за ней скрывалась пустота. Мне удалось слегка расшатать кирпичи. Спустя долгое время мои усилия почти увенчались успехом. Два кирпича с оглушительным грохотом провалились за стену. Я замер, хотя едва ли кто мог услышать шум… Трудился еще долго. Но отверстие в стене оставалось слишком узким, чтобы можно было в него протиснуться. Мои карманные часы показывали уже четыре часа утра. Пора было уходить, пока не проснулась прислуга. Пришлось отложить свое предприятие до следующей ночи. Я аккуратно вложил на место кирпичи. Те два, что упали первыми, оказались недоступны. Пришлось кое-как замаскировать брешь каким-то мусором. На первый взгляд стена выглядела совершенно нетронутой. К тому же, это был самый дальний темный угол, в который явно никто не заглядывал.
— Надо же, — произносит поэт. — Такая в старину прочная кладка была, что ты почти ночь возился с несколькими кирпичами. А мы наверху гораздо быстрее управляемся, когда стены разбираем.
Валерьян охотно соглашается:
— Да, прежде ко всему подходили основательно… Итак, на следующую ночь я вновь спустился вниз. На сей раз дело пошло быстрее благодаря увесистому лому. Наконец, я сумел протиснуться за стену. Оказался в просторном помещении. Здесь мы с вами сейчас и находимся, кстати. В глубине просматривался выход в коридор. Я проследовал дальше… Добрел до ниши, где стояли два сундука старинной работы. Один огромный, другой поменьше…
— Что ж, много добра там хранилось?
— Когда-то много. Но я нашел лишь стопку истлевших векселей, да завалявшуюся на дне маленького сундука жемчужную бусину. Вот и всё… Остальное вынесли раньше.
— Кто же успел?
Валерьян с горестным видом пожимает плечами.
— Возможно, те, кто прятал клад. Ведь Лев Кириллович едва ли справился с этим без помощников.
— Жалость какая.
— Я был в полном отчаянии из-за крушения собственных надежд… Не сразу заметил, что нахожусь здесь уже не один. Прямо напротив стоял мой наниматель, Павел Матвеевич, в халате и ночных туфлях, выставив перед собой ружье. Из-за спины Павла Матвеевича выглядывал его камердинер со свечой в руке. Полагаю, именно камердинер меня и выдал. Наглый избалованный слуга! Вечно что-то вынюхивал и высматривал. А я потерял всяческую осторожность, настолько погрузился в свои беспочвенные мечтания… Когда мы чем-то одержимы, то не замечаем, что посторонние за нами пристально наблюдают.