Скобелев
Шрифт:
– О чем он говорил с вами?
– спрашиваю потом у одного из них.
– Орел!.. Только как это он солдатскую душу понимать может - чудесно... Точно свой брат... У одного спрашивает - когда офицером будешь? Тот, известно, смеется... Николи, ваше-ство, не буду. Ну и плохой солдат, значит... Вот мой дед, точно такой же мужик был, как и ты, из сдаточных... Землю пахал, а потом генералом стал!..
– Он ведь наш!..-заметил другой солдат.
– То есть, как наш?
– удивился я.
– Он самого правильного, как есть мужицкого природу!..-с гордостью подтвердил он.
– Из наших, брат, тоже - настоящие выходят. За ним - как у Христа за пазухой.
– Сказывают, евоный дед прежде был Кобелевым, а потом
Потом такие прогулки с солдатами стали для Скобелева обычным делом. Тут он знакомился с ними, да и они его узнавали.
– Ен, брат, к тебе в душу живо влезет.
– Ен, вот как, надо прямо говорить, сто сажон скрозь землю видит!
– На ево страху нет... Ен себя покажет.
И действительно показал...
III
Первый раз под настоящим огнем его видели на Дунае 6-го июня. В четырех верстах от Журжева к востоку - казачья вышка и построенная саперами хижина. Тут стоял пикет, а около лагерь-30-го донского казачьего полка, сотня пластунов и небольшой отряд саперов. Это место называлось - Малоружем. Напротив на турецкой стороне Дуная - холм с сильным фортом, от которого вплоть до Рущука тянулся фронт хорошо вооруженных батарей. Оттуда на наш берег в Малоруж стреляли беспрестанно. Турки почему-то особенно невзлюбили это место совершенно достаточная причина, чтобы его полюбил М.Д. Скобелев, ежедневно предпринимавший сюда поездки. Вся местность тут была изрыта турецкими снарядами - Скобелев живо приучил здешние войска не бояться гранат, и даже молодые солдаты уже считали постыдным кланяться туркам под выстрелами... Саперы рылись здесь как кроты, выдвигая батарею за батареей, и любоваться на их работы очень любил покойный. В день, о котором мы рассказываем, - съехалась к пластунам целая компания корреспондентов русских газет. Гг. Федоров, Каразин и я. Пластунский лагерь весь состоял из рваных бурок, подвешенных на колья; палаток не полагалось этим молодцам, щеголявшим только своим оружием. Целый день рассказывали нам о характерных выходках Баштанникова (обезглавленного потом на Шипке турками, измучившими предварительно этого храброго и симпатичного офицера-пластуна)-любимца Скобелева. Баштанников вместе с молодым генералом от нечего делать придумывали всевозможные штуки. То они бывало наберут хворосту и, связав его наподобие челна, поверх сажают сноп, как будто казака в бурке, воткнут в него жердь, которая должна изображать пику, и пустят по течению Дуная. Турки присматриваются, присматриваются и вдруг по воображаемому пловцу откроют огонь-да всем берегом. Тысячи глупых выстрелов летят в пространство, разбуженные ими турки в лагерях выбегают, начинается тревога... Случалось, что по таким снопам хвороста били даже турецкие батареи. А то нароют на берегу за ночь земли, свяжут солому вроде медных пушек, да и вставят в импровизированные амбразуры. Турки, увидев отражение первых солнечных лучей на золотистых снопах, открывают самый озлобленный огонь, тратят массы снарядов по этим новым, якобы за ночь выстроенным русскими, батареям... Ночью Скобелев вместе с пластунами зачастую переправлялся на ту сторону к туркам и хозяйничал у них вволю, удовлетворяя, таким образом, потребностям своей непоседливой и неугомонной натуры...
– Это настоящий... Это - наш!
– говорили пластуны о Скобелеве.
В ночь, о которой я рассказывал, пластуны, став в кружок, пели свои очень характерные, нигде до тех пор мною не слышанные, торжественно-меланхолические песни, напоминающие церковные мотивы. В сумерках южной ночи, когда вдалеке разгорались лагерные костры, а звезды все ярче и ярче мерцали с недосягаемой высоты, песни эти производили глубокое впечатление.
– Мало, мало старых пластунов!
– вздыхал Баштанников, оглядывая своих.
– А новые разве плохи?
– Нет, не то... А к тем сердце приросло... Вместе по ночам крались к врагам, высиживали в засадах... Кто в могиле, а кто дома обабился!..
Потом стало их еще меньше... Это - редкий и специальный род войска - а их заставляли ходить в атаку, как пехотинцев.
Турки почти всех их и перебили.
Костры разгорались, яркими красными пятнами выделялись они из густого сумрака далей... Позади стоял говор. Песни смолкли, только одна какая-то тоскливая доносилась издали, словно оплакивая кого-то...
Что это?.. Будто щелкнуло вдали... Еще и еще... Мы вскочили и бросились к лошадям... Сухая трескотня выстрелов усиливалась... Нервное ожидание общего боя росло и росло... Лагерь с глухим шумом подымался. Строили коней.
– Где полковой командир?..-из мрака наехал прямо на нас казак.
– Чего тебе?
– отозвался Д.И. Орлов.
Тот что-то прошептал ему...
– Вторая сотня, на коней!
Спустя две или три минуты темная масса уже построившейся сотни двинулась по направлению к выстрелам. В пятидесяти шагах мы уже не различали ее движения.
Перестрелка разгоралась... Скоро вся окрестность гремела... Глушило остальные звуки... Вот точно звездочка прокатилась по небу...
– Ишь, шрапнелями начал! Дело серьезное.
Гулкие удары орудия на минуту покрыли ружейную трескотню... Еще и еще...
Журжевские батареи стали отвечать туркам.
В это время на берегу, под выстрелами, в белом кителе, верхом на белом коне показался Скобелев.
Можно было подумать, что он на бал разрядился.
– Разве бой не бал для военного?
– ответил он кому-то...-Вот теперь весело стало... Наконец.
– Неужели вы радуетесь бою?
– А что ж военному плакаться на него... Это наша стихия...
Уже тогда он поразил всех находчивостью, завидным умением думать и смеяться под огнем.
Стал закуривать папиросу... Шрапнель разорвалась у него над головой, рука со спичкой даже и не вздрогнула.
– Обидно видеть такое спокойствие...-заметил кто-то из его товарищей.
– У меня, голубчик, почти десять лет боевой практики позади... Погодите, через несколько времени и вы будете спокойны.
Немного спустя, когда перестрелка замерла, когда темная южная ночь окутала опять нас своими поэтическими сумерками, - Скобелев во весь карьер мчался в Журжево. Ветер дышал прямо в лицо ему, генерал несся быстро, быстро я, точно не довольствуясь этим, еще понукал разгоревшегося коня...
– Весело!
– кинул он кому-то, попавшемуся навстречу...
Так и веяло от него силой, жизнью, энергией...
Вскоре после того он с несколькими офицерами генерального штаба на берегу Дуная остановился во время рекогносцировки. Повернули коней кружком головами один к другому и начали обсуждать выгоды или невыгоды данной местности. Скобелев, так как тут был военный агент-иностранец, по-французски излагал свое мнение... В это время послышался какой-то грохот... Граната упала посередине круга, с визгом разорвалась, взрыла вверх целую тучу земли, обдала комьями лица совещавшихся. И в то мгновение, когда каждому приходил в голову неизбежный вопрос: цел ли я, целы ли товарищи, - послышался нимало не изменившийся, спокойный голос Скобелева.
– Et bien, messieurs, resumons!..(Хорошо, господа, сделаем вывод!.. (фр..))
И он с той же ясностью начал излагать свои выводы, как будто бы только что ничего не случилось, точно ветка хрустнула под копытом копя...
В это время армия уже отметила его... Он уже становился кумиром офицеров и солдат...
Богатырь, легендарный витязь вырастал и формировался в общем сознании боевой молодежи, и только тупоумие да педантизм смотрели на него с недоверием и завистью!..
И это недоверие и эта зависть прекратились только со смертью Михаила Дмитриевича... Только теперь притаились они...