Скобелев
Шрифт:
Между этими группами шла постоянная борьба за влияние. Примечателен в этой связи инцидент, происшедший в начале мая 1877 года, когда русские войска уже подходили к Дунаю. Лидеры временного правительства обратились к соотечественникам с воззванием, в котором имелись и такие строки: «Народ болгарский! Ты сам устроишь свое правительство. Но до этого времени подчиняйся временному правительству, избранному патриотами». Одесситы выступили с не менее эмоциональным обращением, в котором упоминавшееся временное правительство называлось не иначе, как «фракция фантазеров». Усугублял раскол национальных сил некто Эммануил Богориди, рвавшийся безудержно на болгарский престол. Будучи человеком состоятельным, он много жертвовал на создание болгарских дружин и из кожи вон лез, чтобы завоевать доверие русского командования. Однако пыл претендента резко остудил князь А. М. Черкасский.
– Вы говорите по-болгарски? – задал он однажды вопрос Богориди.
В ответ прозвучало нечто невразумительное, и претендент более не возобновлял притязаний.
Князь Александр Михайлович Черкасский, гордившийся древностью своего рода, получил в среде военных корреспондентов прозвище «Бука». И только писатель Всеволод Крестовский, пользовавшийся неизменным доверием князя, был допущен в святая святых гражданского управления. В одном из номеров «Летучего военного листка», издаваемого Вс. Крестовским, князь поведал о задачах, которые призвано решать созданное им детище: «Я желаю только устроить сильную администрацию, возвратить порядок и предоставить массе населения возможность улаживать свои общественные и частные дела при торжестве новых христианских принципов управления. Все остальное полагал бы предоставить самому болгарскому народу, который потом разберется в финансовых, судебных и других делах. Чем меньше мы предрешим в этом смысле, тем меньшая ляжет на нас ответственность за несовершенное устройство. В будущем связь Болгарии с Россией-Освободительницей должна быть основана на высших соображениях, а не на мелочном и надоедливом вмешательстве во внутренние дела».
Резолюция императора на приведенном выше документе была до предела лаконичной: «Я именно этого и желаю». Таким образом принципиальный вопрос о послевоенном устройстве Болгарии был решен. В недружественных России странах раздался вздох облегчения – страна-победитель заранее отказывалась от намерения присоединить Болгарию к своим обширным владениям. Исчезла неясность и в кандидатуре правителя свободной Болгарии. Российский император стоял перед весьма сложной задачей. Династическая ветвь болгарских царей после пятивекового османского ига фактически пресеклась. Удовлетворить заинтересованные стороны мог только человек, к которому государь питал самые добрые чувства. До сих пор остаются загадочными обстоятельства, при которых принц Александр Баттенбергский [23] , родной племянник императрицы Марии Александровны, получил приглашение отправиться на театр военных действий, где, к слову, проявил незаурядную храбрость. Как показало время, одного этого качества оказалось недостаточно, чтобы управлять государством. Не подозревая, что он совершает великую ошибку, Александр II на протяжении всего своего пребывания в действующей армии оказывал молодому человеку внимание, достойное правителя государства. Тем самым другие претенденты на болгарский престол вскоре ушли в тень, а их имена перестали звучать.
23
Александр Баттенберг (1857-1893) – князь болгарский, второй сын принца Александра Гессенского от морганатического брака с фрейлиной при дворе Николая I Юлией Гауке. Участвовал в русско-турецкой войне. 29 апреля 1879 года избран народным собранием князем Болгарии. Отрекся от престола 7.09.1886 г. Закончил жизнь частным лицом.
...В начале марта 1877 года Скобелев приехал в Петербург. Столица встретила его густым и серым туманом, пронизывающим ветром и огромными лужами, через которые опасливо прыгали пешеходы.
На привокзальной площади лихие петербургские извозчики наперебой предлагали свои услуги. Разносчики газет стаями сновали в толпе и звонкими мальчишескими голосами выкрикивали последние новости.
Скобелев подозвал извозчика.
– Куда изволите ехать, ваше-ство?
– На Моховую, – ответил Скобелев и сел в коляску.
Возница занес для удара хлыст и уже приготовился выдохнуть традиционное: «Эх, прокачу!», но генерал остановил его жестом: поезжай помедленнее. Бородач с некоторым удивлением посмотрел на Скобелева, и коляска как-то нерешительно тронулась с места. Скобелев распахнул шинель, откинулся на сиденье, достал из кармана письмо и в который уже раз за долгий путь от Ферганы до Петербурга пробежал глазами текст: «Генералу Скобелеву высочайше поведено немедленно прибыть в Петербург для направления в действующую армию».
До того как отправиться в Зимний дворец, Скобелев зашел в книжный магазин М. О. Вольфа. Сохранились воспоминания об этом визите.
– Михаил Дмитриевич, вы в Петербурге? – изумился Маврикий Осипович, сразу узнав в молодом генерале своего давнишнего клиента, когда-то бравого кавалергарда.
– Да, я сегодня утром приехал, и вот уже у вас. Надеюсь, найду у вас то, что мне нужно.
– Конечно, вы имеете в виду литературу о Балканах, о Турции? – догадался Вольф.
– Да... все равно на каком языке.
Пока Скобелев просматривал книги, Вольф заметил:
– Вы, Михаил Дмитриевич, конечно, едете в действующую армию?
– Да, еду, если только пустят. Но пока не знаю, какой ветер подует оттуда... – И он сделал жест рукой. Вольф понял этот жест. Для него, как для всего общества того времени, не было тайной, что на Скобелева косились в высших сферах, завидовали его успехам и победам в Средней Азии, и чтобы не дать молодому генералу случая показать свои способности в «серьезной войне», нарочито злословили, что его боевая слава дутая, и создавали вокруг его имени много сплетен и небылиц.
На представлении вновь зачисленных офицеров в свитские Александр II, не подав ему руки, резким тоном сказал:
– Благодарю тебя за молодецкую твою службу, к сожалению, не могу сказать того же об остальном... Я помню, я знал твоего деда, и я краснею за его славное имя... – Далее слова императора долетали до Скобелева словно издалека: – Я осыпал тебя милостями... Я надеюсь, что на новом назначении, которое я тебе дам, ты покажешь себя молодцом...
Скобелев недоумевал. Кому и зачем понадобилось очернить его? Вспомнились буквы латинского алфавита, которыми были обозначены недоброжелатели в известном письме к К. П. Кауфману. Теперь же, в столице, он без особого труда распознал, кто скрывался за этими символами. Видимо, эти люди и распустили слух о том, что он сбежал из Туркестана. На самом же деле генерал испросил, как и полагалось, разрешения у Кауфмана. Однако это обстоятельство не принималось в расчет, и свет стал пережевывать очередную порцию лжи. Поговаривали, будто за столь самовольный поступок государь решил разжаловать Скобелева в солдаты. Слухи плодились и множились, создавая ему репутацию генерала-сорвиголовы. Она еще более утвердилась, когда Скобелев прилюдно дал отповедь одному из царедворцев, который посмел высказать в разговоре с ним сумасбродную чушь, дескать, «война портит войска». Известно ли было этому высокопоставленному клеврету, что война в Средней Азии заставляла жить офицера солдатской жизнью? Трудности были общими, и зачастую Скобелеву, как и другим командирам, приходилось делиться последним глотком воды, уступать свою лошадь больному, идти пешком в общем строю, а на привале спать рядом с солдатами у одного костра. И когда о каком-либо офицере говорили «туркестанец», то в это слово вкладывали глубокий смысл: значит, этот человек не трус, не дрогнет в любых обстоятельствах, всегда придет на помощь в трудную минуту, он любим и уважаем солдатами, то есть близок им, что, по дворцовым меркам, было более чем предосудительно. И уж совсем верхом неприличия считалось, когда подчиненные обращались к начальнику по имени-отчеству. Вот как вспоминает об этом капитан Михайлов: с первого знакомства Скобелев попросил «пореже козырять ему и называть просто Михаилом Дмитриевичем, а не господином полковником». А ведь это являлось полнейшим нарушением субординации. Но Скобелев сознательно пренебрегал ею, стремясь установить столь необходимое в бою взаимопонимание до того момента, когда загремят выстрелы.
После такого более чем холодного приема Скобелев чуть не решил подать в отставку. И лишь только сознание необходимости принять участие в войне заставило его согласиться с назначением на должность начальника штаба в дивизию, которой командовал отец. Когда он узнал у Милютина, кто назначен главнокомандующим Дунайской армией, у него невольно вырвалось: «Не может быть!» С чувством глубокого разочарования покинул Скобелев Петербург и, прежде чем отправиться в Кишинев, где располагался штаб Дунайской армии, заехал в Спасское.
...Скобелев хорошо помнил эту комнату. Еще ребенком он спал здесь и, приезжая, каждый раз останавливался в ней. Ему казалось, что не было ни грохота сражений, ни времени, ушедшего безвозвратно, а были лишь светлые юношеские мечты о будущем. Утром, когда он проснулся, широкие полосы солнечного света пробивались в окна. Он долго стоял у окна. Там, за расстилавшимся в долине туманом, виделась ему другая земля.
Несколько дней в Спасском пролетели быстро. И вот уже резвая тройка мчит Скобелева на станцию. Позади остались сотни верст пути – и он уже в Кишиневе. Сразу бросилось в глаза: для такого небольшого города на улицах много военных. Ну что ж, значит, война близка. Представившись главнокомандующему, Скобелев сразу почувствовал, что петербургский дух неприязни к нему и здесь. Скобелев оказался в обстановке, отличной от среднеазиатской. Его, боевого генерала, участника многих сражений, окрестили победителем «халатников». Среди приближенных великого князя нашлись даже такие, что высказывали прямо в лицо: мол, ему «следует позаботиться заслужить отличия, украшавшие его грудь». И Скобелеву часто вспоминался разговор с Кауфманом, происшедший незадолго до его отъезда.