Сколько длятся полвека?
Шрифт:
Разговор этот оставил у него осадок тем более тяжкий, что Редыко, вскоре вернувшийся в Польшу, погиб. Дефензива, не проявляя большой изобретательности, инсценировала самоубийство. (Вальтер вздрогнул, когда Вильгельм Пик, открывая XIII пленум ИККИ, предложил почтить память погибших от вражеской руки и среди первых назвал Редыко…)
Накал международной обстановки, прав был покойный Редыко, нарастал с часу на час. Гитлер, дорвавшись до власти, обдуманно и стремительно военизировал Германию.
С Запада доносилось пробуждающееся дыхание войны.
В 1933
На Белорусском вокзале ее встретили Макс и… Боже коханый! Неужто этот человек с морщинами, глубоко врезавшимися в бледные щеки, этот военный в немыслимо долгополой шинели — Кароль?
На площади ждала машина. Он сел за руль, с места дал газ. Автомобиль заносило на обледеневшей мостовой, припорошенной красноватым песком.
— Прошу тебя, осторожнее.
Нетерпеливо сигналя, Кароль лавировал среди толп, переходивших улицу, где им вздумается, не обращая внимания на милиционера с большим черным свистком во рту.
Не азарт это был и не ухарство. Рядом сидела Хенрика, родная Хеня. Он радостно сжимал руль и давил на педаль.
Сведущие экскурсанты объяснили пани Тоувиньской, что ее брат своим чином соответствует польскому генералу.
Ничего себе генерал! Нечего сказать, «генеральская резиденция»! Случайная старая мебель — к тому, что помнила Хенрика с восемнадцатого года, прибавилась пара стульев. Стол — Хенрику не проведешь — празднично накрыт усилиями всей семьи. Значит, ужаснулась она, на это ушли пайки, полученные на целую неделю…
Но самое удивительное — они себя не чувствовали несчастными и смеялись, когда старшая сестра приносила аккуратно завернутые в салфетку котлеты из интуристовского ресторана гостиницы «Новомосковская».
— Имей в виду, у нас за это расстреливают, — сурово предупредил Кароль.
Она стукнула его по гладкому черепу и подумала: что бы из ее одежды могло им пригодиться? Еще подумала: чудной все–таки юмор у брата.
Все были счастливы; счастье длилось пять дней. Только вот не совсем понимали друг друга…
Еще в Смоленске Сверчевского заинтересовала изданная в Варшаве книга подполковника Стефана Ровецкого «Уличные бои». Раздобыв ее, Сверчевский с ней не расставался, отдавая должное серьезности автора. Минутами усмехался; оба они, Ровецкий — в Варшаве, он — в Москве, думали об одном. Только Сверчевский исходил из задач восстания, Ровецкий — подавления его.
История вынудила Ровецкого сменить позицию, стать если не теоретиком, то практиком активно наступающей в уличной борьбе стороны. С 1940 года до ареста в июне 1943-го он, под кличкой Грот, возглавлял Армию Крайову, сражавшуюся с гитлеровскими оккупантами. По личному приказу Гиммлера на второй день Варшавского восстания Стефан Ровецкий-Грот был расстрелян.
Часть вторая
МАДРИД
I
Его
На кой ляд ему всучили парабеллум!
Нет хуже просыпаться с тревогой. Этому дылде, картинно перекрещенному пулеметными лентами (мода после фильма «Мы из Кронштадта»), на фронт бы, а не лифтером. Малый ревностно и невпопад передвигает рычаг, останавливая кабину вместо четвертого этажа на втором или того нескладнее — между этажами. Дверцей бухает с сокрушающей силой, так что стены дрожат.
В номере темно. Снаружи на окнах гофрированные жалюзи, внутри — маскировочные шторы из тонкого картона.
Выпростав руку из–под подушки, положив парабеллум на мраморный столик, Сверчевский повернул выключатель, глянул на часы. Семь утра. По–московскому девять. У девочек звонок к первому уроку.
Он не спешил избавиться от привычки сверяться с московским временем. Так лучше, легче на душе при мысли о дочерях, доме. Хотя уже не обольщался: жить дано лишь в одном измерении, в одной реальности. Часовая стрелка переведена. Но испанская реальность еще не стала жизнью.
В Москве предупреждали: будет сложно, необычно. Однако предупреждавшие сами смутно представляли себе испанскую круговерть, собственные предположения, умозрительные догадки часто принимали за подлинность. Трезвее прочих был, пожалуй, замнаркома Тухачевский.
Он назначил прием на шесть вечера. Опоздал минут на сорок. Извиняясь, распахнул двустворчатую дверь.
— Занимались Мадридом… Война по карте — изготовление и сокрушение карточных домиков… Сведения путаные, сводки противоречивы до курьеза.
Коль скоро здесь, подумал Сверчевский, не в состоянии разобраться, что к чему, надо ли удивляться, что я не могу провести на своей карте линию фронта. Как когда–то в Варшаве, в начале мировой войны.
Маршал подвинул ему кресло, стоявшее перед громоздким письменным столом, сам сел в такое же напротив.
Паркет отражал большую, с хрустальными подвесками люстру, поблескивала полированная столешница, блестели сапоги, начищенные пуговицы, золотом сверкали нарукавные шевроны, маршальские звезды на петлицах. В огромном, во всю стену окне переливалась вечерними огнями Москва.
За последние несколько лет, что Сверчевский его не видел, замнаркома раздался. Приглядевшись, Сверчевский заметил отечность под тяжелыми, навыкате глазами, двойную складку подбородка, пухлость холеных пальцев.
И все–таки, позавидовал он, не скажешь, что старше меня лет на пяток.
Нагнувшись к топографической карте и водя отточенным ногтем вокруг Мадрида, Тухачевский пересыпал свои фразы неопределенными «предположительно», «вероятно», «допускаю».
— В курс вас введет Берзин. В Валенсии. Найдите общий язык с комбригом Горевым, нашим военным атташе. Думающий, эрудированный командир. Сверх меры, быть может, категоричен. Но, по мне, это предпочтительнее бесхребетности… К вам же у меня, Карл Карлович, особая просьба.