Скоморох Памфалон
Шрифт:
Она только молча кивнула головой в знак согласья.
Я её остановил насильно.
— Не делай этого, — сказал я. — Это будет напрасно. Магистриан так благороден и так тебе предан, что он оттуда не выйдет, а ты своим возвращением только увеличишь смятенье. У меня всего есть двести тридцать златниц… Это всё, что я получил от коринфянина Ора. Если думают, что у меня есть более, то это или сочинила молва, или нахвастал сам Ор пустохвальный. Но все двести тридцать златниц ты должна считать за свои. Не возражай мне, госпожа Магна, не возражай мне против этого ни
Но Магна живо меня перебила:
— Не тревожь, Памфалон, ни Таоры, ни Фотины, ни девственной Сильвии — все они ничего для твоей просьбы не сделают.
— Ты ошибаешься, — возразил я. — Таора, Сильвия и Фотина — благочестивые женщины, они преследуют всякий разврат, и по их слову у нас уже выслали многих гетер из Дамаска.
— Это ничего не значит, — отвечала Магна и открыла мне, что прежде чем бедствия её семейства достигли до нынешней меры, она уже обращалась с просьбою к названным мною высоким гражданкам, но что все они оставили её просьбы втуне.
— А как теперь, — прибавила она, — ко всему этому присоединился ещё позор, до которого дошла я, то всякие просьбы к ним им будут даже обидны. Я сама была такова ж, как они, и знаю, что не от них может прийти избавление падшей.
— Ну, всё равно, жди у меня, что нам пошлёт милосердное небо, — сказал я и, погасив лампу, запер вход в моё жилище, в котором Магна осталась под защитою Акры, а я во всю силу бегом понёсся по тёмным проходам Дамаска.
Глава двадцать седьмая
Я не послушался Магны и проник, с помощию слуг, к Таоре, Сильвии и к Фотине… И стыжуся вспоминать, что я от них слышал… Магна была права во всём, что мне о них говорила. Слова мои только приводили в пламенный гнев этих женщин, и я был изгоняем за то, что смел приходить в их дома с такою просьбой… Две из них, Таора и Фотина, велели прогнать меня с одним только напоминанием, что я стоил бы хороших ударов, но Сильвия-дева, та повелела бить меня перед её лицом, и слуги её били меня медным прутом до того, что я вышел от неё с окровавленным телом и с запёкшимся горлом. Так, томимый жаждою, вбежал я на кухню гетеры Азеллы, чтобы попросить глоток воды с вином и идти далее. А куда идти — я сам не знал этого.
Но тут, едва я явился, под крытым переходом меня встретила наперсница гетеры, белокурая Ада. Она как будто нарочно шла с кувшином прохладительного напитка, и я сказал ей:
Она улыбнулась и молвила с шуткой:
— Тебе ли теперь умирать, господин Памфалон, ты больше не беден и можешь иметь рабов, которые станут прохлаждать для тебя воду.
А я ей ответил:
— Нет, Ада, я, слава богу, опять уже не богат — я опять так же беден, как прежде, и вдобавок… должен признаться, — я сильно изранен.
Она мне нагнула сосуд, а я припал к питью, и в то время, когда я пил, а Ада стояла, склонившись ко мне она заметила на моих плечах кровь, которая сочилась из рубцов, нанесённых мне медным прутом пред лицом девственной Сильвии. Кровь проступала сквозь тонкую тунику, и Ада в испуге вскричала:
— О, несчастный! ты взаправду в крови! На тебя верно, напали ночные воры!.. О несчастный! Хорошо что ты спасся от них под нашею кровлей. Останься здесь и подожди меня немного: я сейчас отнесу это охлаждённое питьё гостям и вмиг возвращусь, чтоб обмыть твои раны…
— Хорошо, — сказал я, — я тебя подожду.
А она добавила:
— Может быть, ты хочешь, чтоб я шепнула об этом Азелле? У неё теперь пирует с друзьями градоправитель Дамаска: он пошлёт отыскать тех, кто тебя обидел.
— Нет, — отвечал я, — это не нужно. Принеси мне только воды и какую-нибудь чистую тунику.
Надев чистую одежду, я хотел идти к бывшему монaху Аммуну, который занимался всякими делами, и закабалить ему себя на целую жизнь, лишь бы взять cpaзу деньги и отдать их на выкуп от скопца детей Магны.
Ада скоро возвратилась и принесла всё, что мне было нужно.
Но она также сказала обо мне и своей госпоже, a это повело к тому, что едва Ада обтёрла прохладною губкою мои раны и покрыла мои плечи принесённою ею льняной туникой, как в переходе где я лежал на полу прислонясь боком к дереву, показалась в роскошном yбpaнстве Азелла.
Глава двадцать восьмая
Азелла вся была в золоте и в перлах, из которых один стоил огромной цены. Этот редкостный перл был подарен ей большим богачом из Египта.
Азелла подошла с участьем ко мне и заставила меня рассказать ей всё, что со мною случилось. Я ей стал рассказывать вкратце и когда дошёл до бедствия Магны, тo заметил, что глаза Азеллы стали серьёзны, а Ада начала глядеть вдаль, и по лицу её тоже заструились слёзы.
Тогда я подумал: вот теперь время, чтобы открыть Магистрианову тайну, и вдруг неожиданно молвил:
— Азелла, это ли все драгоценности, которые ты имеешь?
— Нет, это не все, — отвечала Азелла. — Но какое тебе до этого дело?
— Мне большое есть дело, и я тебя умоляю: скажи мне, где ты их сохраняешь и все ли они целы?
— Я храню их в драгоценном ларце, и все они целы.
— О, радость! — вскричал я, позабыв всю мою боль. — Всё цело! Но где ж взял десять литр золота Магистриан?!
— Магистриан?!
— Да.
И когда я стал рассказывать, что сделал Магистриан, Азелла стала шептать:
— Вот кто истинно любит! Моя Ада видела, как он вышел из дома Аммуна… Я всё понимаю: он продал Аммуну себя в кабалу, чтобы выпустить Магну!