Скорбь Гвиннеда
Шрифт:
Дверь была по-прежнему закрыта, и лишь похрапывание Хьюберта нарушало безмолвие. Из другой комнаты тоже не доносилось ни звука, успокоившись, Джаван выскользнул из своего убежища и, приблизившись к кровати, отодвинул балдахин, задумавшись о том, что еще следует сделать перед уходом.
Архиепископ даже не шевельнулся, с тех пор как Джаван его покинул, лишь еще глубже зарылся в подушки. Пухлая рука лежала поверх одеяла, и камень перстня тускло поблескивал в свете единственной свечи. Глядя на этого толстяка, розоволицего, с алыми губами бантиком и светлыми кудрявыми волосами, с трудом можно было поверить, что он способен на все те злодейства, какие Джаван
Сейчас он казался совершенно беззащитным — да и был таковым.
Несколько бесконечных мгновений Джаван боролся с искушением прикончить Хьюберта, здесь и сейчас. Вне всяких сомнений, архиепископ заслуживал смерти за все, что натворил — и за то, что еще натворит в будущем… вспомнить хоть этих его отвратительных Custodes Fidei. Скольким невинным людям еще суждено пострадать, прежде чем Хьюберта наконец настигнет гнев Господень? Конечно, легко говорить, что ему все зачтется на Страшном Суде — но почему же нельзя добиться справедливости чуть пораньше?
Наслаждаясь этим искушением, Джаван принялся рассматривать различные варианты. Проще всего перерезать горло кинжалом. Еще более подходяще прижать к лицу подушку… так погибла несчастная Гизела Мак-Лин, и ее призрак, несомненно, одобрил бы это. Под властью Джавана архиепископ даже не шелохнется, не сможет оказать сопротивления — как и Гизеле было не под силу бороться со своим убийцей. А когда тело обнаружат, то, скорее всего, решат, что смерть была вызвана естественными причинами; учитывая телосложение Хьюберта, это было вполне правдоподобно. Ах, как сильно было искушение!
Еще одна возможность, пришедшаяся Джавану по вкусу, заключалась в том, чтобы заставить Хьюберта самому лишить себя жизни! Правда, Джаван не был уверен, что его способностей хватило бы на такое, и кроме того, он вспомнил, как строго Церковь осуждает самоубийц. Если он сотворит нечто подобное с Хьюбертом, то на него ляжет куда более тяжкий грех, чем если бы он прикончил его собственноручно. Никакая месть, сколь бы сладка она ни была, не стоила этого.
Впрочем, осознал Джаван, все это были лишь мечты. И не убийство как таковое претило ему. Ведь он уже однажды убил человека, защищая Тависа в тот день, когда погиб Девин Мак-Рори.
Но убить человека в бою — это одно дело. Даже отдать приказ о казни после справедливого суда было бы оправдано — хотя бы для того, чтобы виновный не совершал больше преступлений… хотя никакая смерть не могла бы искупить уже содеянного и вернуть к жизни невинно убиенных.
Но вот прикончить человека во сне, каким бы негодяем тот ни был, это уже совсем другое, и его убийца тем самым стал бы на одну доску с жертвой. И кроме того… после смерти Хьюберта, кто станет новым архиепископом и регентом? Манфред, брат Хьюберта, и без того уже довольно давно практически исполнял обязанности шестого регента. А вот архиепископом, скорее всего, сделался бы Полин Рамосский — теперь, когда за спиной у него была мощная поддержка нового ордена. Почему-то Джаван был уверен, что Полин не откажется принять митру. А сколь бы ни был плох Хьюберт, но Полин куда хуже. От Хьюберта Джаван, по крайней мере, знал, чего ожидать.
Впрочем… Возможно, Джаван мог что-нибудь придумать, чтобы сделать архиепископа еще более предсказуемым?
Этому искушению, в отличие от убийства, было почти невозможно противостоять. Джаван знал, что не решится воздействовать на сознание Хьюберта слишком резко, ведь другие могут заподозрить неладное, даже если сам он ничего не заметит. Принц не знал, способны ли Ориэль или другие
Внезапно Джаван понял, что знает, как поступить. Собственно говоря, он уже заложил основу для этого. Хотя и успех замысла таил свои опасности…
Он намекнул сегодня Хьюберту, будто ощущает в себе религиозное призвание. Это сыграло ему на руку, поскольку помогло объяснить, что принц делает в архиепископском дворце — без чего у него не было бы шанса добраться до Портала.
Со своей стороны, Хьюберта это тоже устраивало, как нельзя лучше, поскольку если бы Джаван принес религиозные обеты, ему пришлось бы уступить свое место в престолонаследии Райсу-Майклу — который куда более удобен для регентов. Опасность крылась в том, что если Джаван разыграет свою партию слишком хорошо, то Хьюберт может вознамериться слегка подтолкнуть его, и принца попросту запрут в каком-нибудь монастыре до конца дней его, независимо от того, истинно его призвание, или нет.
Вне всяких сомнений, Полин Рамосский сумеет подыскать для него крохотную обитель, где-нибудь в самой глуши, вполне подходящую для неудобного принца… если только тот же Хьюберт прежде не подстроит ему несчастный случай со смертельным исходом.
Значит, необходимо было балансировать на тонкой грани: не говорить ни да, ни нет матери-Церкви, не закрывать никакие двери; делать вид, что мечется в нерешительности и не предпринимать никаких решительных шагов, которые могли бы помешать ему рано или поздно взойти на трон — и при этом не дать себя запереть в монастырь или убить. Пока что самым разумным будет говорить Хьюберту именно то, что он жаждет услышать. К тому же, в этом случае архиепископ будет настроен к нему более миролюбиво.
Добиться хоть каких-то поблажек… чуть больше свободы, и чтобы не следили за каждым его словом и жестом… одно это уже стало бы огромной победой — и лишь так он мог надеяться, что удастся вновь наладить связь с друзьями-Дерини. Конечно, переезд в Ремут — дело скверное, но теперь они хотя бы не станут искать его в Валорете. А он тем временем постарается, насколько возможно, обработать Хьюберта.
Вот и все, на что Джаван решил осмелиться — по крайней мере, в этот раз. Склонить Хьюберта к чуть большей снисходительности, посеять зерна — и посмотреть, как они прорастут. Позже, если все пройдет благополучно, он попытается продолжить. Ну, а если дело обернется совсем плохо, тогда он расправится с Хьюбертом и не побоится прикончить его.
Джаван вновь коснулся лба архиепископа, делая краткое внушение, затем стирая все воспоминания о событиях этой ночи. Затем прокрался в гостиную, оттуда в прихожую; несколько мгновений выжидал, и наконец оказался в коридоре и поспешил обратно в часовню. Он никого не встретил по пути. Затем взял у пажа свой плащ и проводил его на место, уверенный, что ни единая душа во дворце не заподозрила неладного.
…Казалось, усталость навалилась на него, едва он накинул плащ и опустился на молитвенную скамеечку — и немудрено, учитывая все, что ему пришлось пережить этой ночью. Последнее, что он сделал, это замутил в собственном сознании все воспоминания, чтобы никто из дворцовых Дерини случайно не прознал о его приключениях… а затем распростерся ничком перед алтарем. Это наверняка произведет впечатление на любого соглядатая, кому вздумается зайти в часовню.