Скорбь Гвиннеда
Шрифт:
— Да, но каких богов? — переспросил Джорем резко.
Однако сейчас у них не было времени на рассуждения, ибо время близилось в вечерне. Они смели остатки праха в ларец, затем вернулись к Орину. Перышки на плаще были пришиты шелком, к шелковой основе, так что почти не пострадали, но шерстяная одежда рассыпалась на выцветшие пурпурные клочки, похожие на комья паутины. Эту труху они собрали в тот же мешок, что обрывки плаща Иодоты. Прах ссыпали в костяной ларец, а шелковые штаны и кожаные сандалии отправили во второй мешок, к платью Иодоты; туда же легла и аккуратно сложенная шираловая сеть.
Когда с этим было покончено, Ивейн поставила ларец посреди саркофага,
— Я поражен тем, насколько символизм Столпов Храма подходит для саркофага, — заметил он. — Это настолько логичное продолжение конфигурации алтарных кубов, что удивительно, как никто не додумался до этого прежде. Правда, что-то мне вспоминается, еще из юношеских дней в обители святого Неота… тогда это казалось совершенно бессмысленным — но то же самое можно сказать и об очистительном ритуале, с помощью которого мы попали сюда.
Слушатели не сводили с него внимательных глаз, и Кверон продолжил:
— А ведь мой орден знал об этом… — в голосе его звучало восхищение. — Они наверняка знали. Скрывали это от взоров непосвященных — и даже мы, братия, не понимали многого, — но старейшины ордена не могли не знать. Теперь я это понимаю.
Джорем удивленно переспросил:
— Они знали… об этом?
Кверон, кивнув, опустил на пол мешки и метелку и, встав у изголовья, уперся ладонями в углы саркофага.
— Возможно, они не знали в точности, но что-то подозревали. У нас в обители святого Неота был особый катафалк, его вывозили лишь когда умирал кто-то из старейшин. Он состоял из восьми полых деревянных кубов, соединенных между собой, в точности как этот; катафалк был разборным, тогда я думал, это чтобы удобнее было его хранить. Грани кубов были ровными, из мореного дерева — кажется, то был тис, — и украшены символами нашего ордена и веры, как и следовало ожидать. Те грани, которые соединялись между собой, были гладкими, — он провел пальцем по соединению белого и черного куба. — Но изнутри они были выкрашены в белый и черный цвет — я обнаружил это, лишь когда уже очень долго пробыл у гавриилитов, совершенно случайно, зачем-то другим зайдя в хранилище. Мне и в голову не пришло никого расспрашивать об этом, но теперь я понимаю, что когда их скрепляли, то черные оказывались слева, а белые справа. Значение этого я осознал лишь сейчас.
— Вы хотите сказать, что те, кто соединяли катафалк в аббатстве, не замечали этого? — поинтересовалась Ивейн.
— Не знаю, никогда не слышал, чтобы хоть кто-то говорил об этом. За приготовлениями к похоронам всегда наблюдал брат ризничий. И я даже не помню, чтобы он хоть кого-то просил помочь, хотя кубы, наверняка, весили немало, и кто-то должен был переносить их в церковь со склада. Послушники и младшие братья всегда делали всю черновую работу, но когда мы приходили, катафалк всегда уже стоял.
— И готов поручиться, что брат ризничий всегда был одним из старейшин, верно? — предположил Джорем.
— Всегда.
— Судя по вашему описанию, речь идет о некоем ордене внутри ордена, — высказала догадку Ивейн. — Похоже, значение некоторых обрядов оказалось утрачено со временем — как, к примеру, обряд очищения, — но вполне возможно, что некая тесная группа избранных
Кверон задумчиво кивнул.
— Весьма вероятно. У нас имелся Совет Старейшин, всего двенадцать человек, во главе с аббатом. — Он усмехнулся. — Как странно порой играет с нами судьба. Меня ведь собирались избрать в старейшины, когда я оставил гавриилитов, чтобы служить святому Камберу. Если бы остался, то, наверное, узнал бы все их тайны. Но с другой стороны, если бы это случилось, мы трое не стояли бы здесь сейчас, верно?
— По-моему, — заметил Джорем, разворачивая перистый плащ, — нам стоит продолжить беседу чуть позже и в другом месте, а не то наше отсутствие вызовет массу вопросов. Пора возвращаться. Скоро начнется вечерняя служба.
Ивейн, вздохнув, помогла ему расстелить плащ поверх саркофага, так что края его свисали до пола. Костяной ларец оказался укрыт со всех сторон. Ивейн тронула рукой угол саркофага.
— Еще только одно, — мягко промолвила она, не глядя на своих спутников. — Этот символизм очень близок мне, и не только из-за Орина с Иодотой, хотя сейчас я едва ли смогу внятно объяснить почему. Я хочу, чтобы отца похоронили так же, если нам не удастся вернуть его к жизни — может быть, в той потаенной комнате под киилем.
Впервые за все время она высказала вслух предположение, что у них может не получиться вернуть Камбера. Но слушатели задумывались и о другом.
— Ивейн, — негромко спросил ее Кверон. — Это что, предчувствие?
Чуточку смущенная, она покачала головой.
— Нет. Я просто считаю, что надо быть готовым ко всему. Закончить ту комнату под киилем, будет не так уж сложно. Саркофаг можно сделать и деревянным, как для ваших гавриилитских старейшин — собственно, его и доставить-то туда можно будет только по частям… но я хочу, чтобы он покоился в равновесии между Столпами. И мы можем выкрасить наши кубы даже извне, — добавила она с застывшей улыбкой.
— Так, а что еще, — потребовал Джорем, пристально глядя на сестру. — Ну, выкладывай, Ивейн. Я же вижу, это не все.
Сцепив руки и не свод с них взгляда, она покачала головой.
— Ты прав, есть еще кое-что. Если… если я погибну во время обряда… нет, дай мне договорить, Джорем… Я должна это сказать. — Она выпрямилась и в упор посмотрела на них. — Если я погибну, то хочу, чтобы меня похоронили рядом с Райсом, в таком же саркофаге. Вы обещаете?
Они торжественно поклялись, и ни один даже не попытался возразить, что, конечно же, все пройдет благополучно и, конечно, она не умрет. После этого оба священника, преклонив колени, вознесли короткую молитву за Орина и Иодоту и благословили их место последнего упокоения, а затем все трое вернулись своей дорогой, дабы приветствовать чудо Воскресения.
В следующие часы Пасху праздновали по всему Гвиннеду. В соборах и крохотных церквушках пасхальная литургия провозглашала обещание Господне спасения и жизни вечной для верующих, и голоса молодых и старцев сливались в едином хоре хвалы и благодарности за милость Божию. Даже Дерини могли прийти в церковь в эти святые дни, хотя все пасхальные проповеди неизменно призывали их раскаяться и отречься от былых заблуждений.
В Ремуте, как и везде, Пасха праздновалась с размахом, особенно в соборе святого Георгия. Король с братьями присутствовали на службах в этой заново отстроенной церкви: Джаван и Райс-Майкл прислуживали архиепископу Орину у алтаря, а Алрой возглавлял дарственную процессию, поднося вино и хлеб верующим.