Скорбь Гвиннеда
Шрифт:
Кверон едва не лишился чувств в Портале аббатства святой Марии. Те картины, что вливались в его сознание через пульсирующий медальон, потрясли его как физически, так и эмоционально, он чувствовал себя совершенно опустошенным. Он не знал, как долго простоял вот так, пытаясь совладать со своими чувствами; как вдруг внезапно осознал, что он уже не один.
Присутствие Ивейн он ощутил, даже прежде, чем она коснулась его, прежде чем открыл глаза и увидел ее перед собой. Вся в черном с головы до ног, она бережно взяла его за запястья и, не сводя с Целителя пронзительного взгляда синих глаз, тихим голосом
— Вы порезались, — прошептала она, когда он раскрыл окровавленную ладонь. — Простите. Это было жестоко — чтобы вы узнали все таким образом, но я подумала, что, в конечном счете, будет милосерднее покончить с этим сразу и навсегда. Со мной все в порядке, — добавила она, ощутив, что теперь он тревожится о ней.
Он заморгал, со свистом выпустил из легких воздух, затем рассеянным жестом вытер кровь с медальона и протянул ей серебристый диск.
— Мне очень жаль, дитя, — прошептал он. — Я был бы рад принести добрые вести… впрочем, они немногим хуже твоих.
— Реван? — в голосе ее звучал испуг.
Он покачал головой, не чувствуя в себе душевных сил говорить о своей потере.
— Нет, с Реваном было все в порядке, мы расстались две недели назад. Дело в другом. Но давай лучше отправимся в путь, пока наше присутствие не поставило под удар добрых братьев аббатства святой Марии. — Порез на ладони был не более, чем царапиной, и, проведя по нему пальцами другой руки, он излечил рану, почти не думая об этом.
— Ладно, — чуть слышно отозвалась Ивейн. Глубоко вздохнув, она взяла Кверона за руку и придвинулась ближе.
— Сейчас мы перенесемся в зал Совета Камбера, — мысленно продолжила она. — В свете последних событий, вы, несомненно, станете его полноправном членом, так что я передам вам координата Портала прямо сейчас. Готовы?
К этому он был готов очень давно, с того самого момента, как узнал о существовании Совета, но никогда и предположить не мог, что понадобится столько смертей, чтобы он мог попасть туда.
Однако сейчас было не до праздных размышлений, работа с Ивейн требовала всей полноты внимания. Да он и сам настаивал, чтобы они поскорее тронулись в путь. Закрыв глаза, он опустил свои барьеры и открылся перед ней, уравновешивая все сторонние влияния и внутренние порывы. В следующее мгновение — они оказались уже в совсем другом месте.
Большая восьмиугольная зала Совета практически не изменилась с той поры, как Кверон был здесь в последний раз, в качестве неофициального наблюдателя, зато изменились люди, даже те, кого он хорошо знал. Когда они с Ивейн прошли в большие, окованные бронзой двери, навстречу поднялся Джорем, сидевший во главе стола из слоновой кости; но это был теперь совсем другой человек, притихший, постаревший, выглядевший на все свои тридцать девять лет. Отчасти виной тому было черное монашеское одеяние, которое он носил теперь вместо синей михайлинской рясы, но морщины на красивом лице проступили отнюдь не из-за смены одежды. Да и седины на висках у Джорема Кверон прежде не замечал.
Грегори, стоявшему слева от Джорема, прошедшие месяцы, судя по всему, дались еще тяжелее. Хотя Кверону было известно, что бывший граф Эборский еще в октябре прошлого года бежал из своих владений и укрыл семью на западе, в Коннаите, так что физически
Джесс, сын Грегори, склонившийся над аукающей корзиной на другом краю стола, поднял голову при появлении Кверона и Ивейн. Из бойкого паренька Джесс превратился в закаленного воина, хотя ему было лет семнадцать, не больше, насколько помнил Целитель. Руки, придерживавшие корзину, были все в мозолях, дочерна загорелые после летнего военного похода; лицо утратило юношескую округлость.
Кверон помнил его угловатым и неловким, но молодой человек, стоявший сейчас перед ним, был стройным и крепким, грациозным, как хищник, уверенным в себе опытным бойцом. Он уважительно поклонился Целителю, а затем отступил на шаг и встал у незанятого кресла… где в былые времена восседал Элистер Келлен.
— Добро пожаловать, отец Кверон, — произнес Джорем, указывая на стул рядом с пустующим местом Райса. — Не желаете ли присоединиться к нам?
Лишь теперь Кверон заметил Анселя Мак-Рори, племянника Джорема и Ивейн, который держался в тени, у дверей, и молча наблюдал за ними. Светлые волосы сверкали в пламени закрепленного на стене светильника — когда Кверон виделся с ним последний раз, они были выкрашены темной краской; но в остальном он почти не изменился, все так же носил коричневый дорожный наряд и меч на боку. Поймав взгляд Кверона, Ансель кивнул ему и, по знаку Ивейн, запер за ними бронзовые двери, а затем также занял место за столом.
— В обители святой Марии все в порядке? — спросил Джорем, когда все наконец расселись.
Ивейн кивнула, подтягивая поближе корзину, в которой спал младенец.
— Да. Однако у отца Кверона есть новости, которые он хотел бы сообщить всем присутствующим — с тем, чтобы ему пришлось бы сделать это один-единственный раз. Это не касается Ревана, — добавила она с трудом, — однако больше мне ничего не известно.
Кверон, не сводя взора со сцепленных перед собой рук, проронил коротко:
— Долбан.
— Долбан? — шепотом переспросил Джорем.
— Господи Иисусе! — выдохнул Грегори. — Слуги святого Камбера!
У Кверона вновь помутилось в глазах, и он повел плечами, уставившись в потолок. Благословенная тьма… Ему необходимо было вообразить себя сторонним наблюдателем, иначе он никогда не сможет поведать о происшедшем…
— Увы, да, — с деланным спокойствием проронил он. — О, сами здания не пострадали… Полагаю, вы еще не слышали об этом, но несколько недель назад в Рамосе была отменена канонизация святого Камбера. Более того, они объявили его еретиком и предателем. Прежде всего, это означает, что титул и все его владения отходят Короне… что едва ли имеет теперь значение, поскольку регенты уже захватили все, что можно, когда отправили в изгнание Анселя и лишили его законного наследства. В более широком смысле, регенты вознамерились расправиться также со всеми, кто поддерживал Камбера, завладев их имуществом. Так что строения и поля остались в неприкосновенности — в ожидании новых владельцев.