Скоро сказка сказывается

Чав-чав, шмяк-шмяк, плюх-плюх — то ноги в грязевой жиже утопают. Ква-ква, прыг-скок — то лягушки вокруг веселятся. Водомерки темную водицу рассекают, бегают наперегонки — забавляются. Бульк-бульк — а то болотный царь о себе напоминает, указывает, куда ступать нельзя, иначе в трясине утопнешь.

Ивану-царевичу нельзя в трясину, вот никак нельзя. Ведь, пока с болотником чаи гонять будет да с кикиморами байки травить, и стрела сгинет бесследно, и та, кто поймать ее должна, уйдет-ускачет-улетит восвояси. Она и так уже с седмицу в болоте сидит, комаров кормит — и все по Ивановой милости. Прав оказался батюшка, сказав однажды:

Вот только Иван иначе не мог и не умел. Как он искренне полагал, человек для того и создан, чтобы сказки в жизнь впускать, правду творить, традиции блюсти, а если чего и чудит, то все равно приличия соблюдает. И сколь угодно колдуны да нечисть всякая могут говорить, будто все это от двойственности людской, как и правда у каждого своя. Иван твердо верил: поступает он правильно.

Шаг… еще. Вот и самое гибельное и неприятное место миновал. Идти сразу легче стало, и воздух не таким затхлым почудился. Хотя, конечно, приятного здесь мало, не при болотнике будь сказано, тьфу-тьфу-тьфу. Болотник ему помогал. Попробовал бы не делать этого, вмиг кое-кто скрутил бы его в бараний рог. Причем не Иван, не царь-батюшка, а тот, у кого не забалуешь; кто до всякого рода нечисти мыслью дотянуться может, а уж если хотя бы бровью поведет... мало никому не покажется.

Иван позволил себе приостановиться, стащил шапку и стер рукавом пот со лба. Временами сильно ему не по себе становилось от осознания, с кем породниться возжелал. А потом Иван принимался думать — первейший способ избавиться от глупости — и успокаивался. Потому как Василиса ему нравилась, обижать всяко не собирался, а ее батюшке, видать, не меньше хотелось выдать дочурку замуж, нежели Ивану ввести оную в свой терем. И уж точно не будет Кощей козни строить, скорее, помогать станет. Совсем, как сейчас.

Иван огляделся.

А болото-то преобразилось. Вода, дорогу скрывающая, отражала синее небо, и по всей ее глади росли крупные розоватые цветы русалочьи. Да и сами девы появлялись время от времени, строя глазки и шевеля яхонтовыми хвостами. Русалки у болотника породистые водились — красноперые.

— Выбери меня, Иван-царевич, — одна подплыла. Волосы — прозрачный ледок, по первому морозцу водную гладь сковывающий. Глаза — омуты гибельные; губы — перлы. И вся… не человек, в общем. Из украшений — ряска да кувшинки. Одну она носила на голове вместо короны, другая раскачивалась промеж полных грудей, блестя росой на розоватых лепестках. Нераскрывшиеся пока бутоны обхватывали запястья и плечи девушки темно-зелеными листьями.

— Не за тобой пришел, — ответил Иван честно. Давно уяснил: нельзя нечисти лгать. То, что человек (а женщина в особенности) обычной вежливостью сочтет и верить не станет, существа потусторонние да приграничные за чистую монету примут. А коли замнешься, не скажешь болотной деве, мол, не к тебе, краса ненаглядная, явился, в миг на дне окажешься. Лягушкам потом доказывать станешь, будто не желал ничего такого, да болотника умасливать заступиться да отпустить восвояси. А уж про ту, к которой шел, забыть придется — на смех поднимет и пошлет на все четыре стороны, ей, дескать, и дурак-то без надобности, а дурень лживый так и вовсе не нужен.

— Разве не хороша я? — допытывалась русалка.

— Хороша, да не люба.

Тихий, едва слышный вздох поплыл над болотом. Ветер подхватил его,

— А та, к кому пришел? Люба, значит? — усмехнулась русалка. — Загробного царства царевна?

Думала она, наверняка, смутить Ивана вопросом своим, решила, мямлить начнет, а то и отнекиваться. Только тот давненько для себя все решил. Затем и стрелочку каленую накладывал на тетиву звонкую.

— Да, — ответил он коротко.

И уж чего он точно не ожидал, что русалка взмахнет яхонтовым хвостом в сторону сада цветов водяных и рассмеется звонко и радостно:

— Тогда выбирай!

Ну, разумеется, просто быть не могло. Раз уж Иван возжелал сделать все, как положено — испытание пройти, красу-девицу добыть, назад с ней воротиться — то кое-кто захотел путь усложнить. И точно не русалки — это уж к бабке (Яге) не ходи!

— Подумай. Хорошенько подумай, — проронила дева болотная.

Иван же двинулся дальше, проходя мимо бутонов, похожих один на другой, как… как ни глупо звучало, две капли воды. Если бы кое-кто пожелал от него избавиться, вряд ли придумал загадку сложнее. Во всех известных Ивану сказках сердце само подсказывало, где избранница прячется. Но или дело заключалось в том, что Иван все-таки полагался на голову, или в чем-то другом, от него пока скрытом.

Остановился он резко. По водной глади аж круги пошли. Покрывающие ее темно-зеленые листья заколыхались, однако бутоны остались спокойными, неподвижными, незыблемыми. А жаль. Иван надеялся, какой-нибудь да качнется.

«Вот как сейчас опростоволошусь…» — подумал Иван и аж самому смешно стало.

Ага, как же. Дадут ему ошибиться, раз чувства взаимны. А коли таковыми не являлись бы, то и в заповедное болото никто не пропустил, послали бы Ивана далече и даже еще далее. А значит, выбирать вовсе не обязательно. На какой цветок укажет, в том и окажется душа-девица.

— Этот! — заявил Иван-царевич и, дабы его не поняли превратно, указал рукой (пальцем только дураки тычут) на бледно-розовый бутон.

Колыхнулись лепестки и отворяться принялись. Поначалу показалось, никого внутри нет. Зажмурился Иван-царевич, древко лука так сжал, что пальцы побелели, а потом вздохнул поглубже и глаза открыл: не дело прятаться, раз уж ошибся, знать наверняка следует. Сердце несколько раз в груди громко-громко стукнуло, а затем разглядел Иван оперение стрелочки своей каленой, а держала его… нет, не лягушка звонкая, не ящерка быстрая, а… змей крылатый в черной блестящей чешуе, только очень маленький. В отличие от Змея Горыныча одноголовый с короной золоченых рожек. С узкой треугольной морды смотрели на Ивана ярко-зеленые глаза, полные колдовской мощи и ехидства. Раздвоенный язычок пробовал воздух, прозрачные крылышки трепетали на легком ветру.

— Ой! — опешил Иван-царевич, бледнея теперь уже и лицом. По спине рать мурашек пробежала: сначала сверху-вниз, затем снизу-вверх. Подумалось, что кто стрелу поймает… Иван громко икнул.

Змей выдохнул крохотное зеленое пламя и облачко желтоватого дыма.

— Не… угадал? — спросил Иван упавшим голосом. — Я теперь чего…

— Дурак? — прищурив змеиное веко, поинтересовался Кощей.

Иван помотал головой.

— Ага, — покивал Кощей, — я так и думал. И с чего же ты решил, будто дочь моя ненаглядная станет тебя дожидаться? Отнюдь не кротость поперед нее уродилась.