Совсем другая сказка
Шрифт:
Плеть свистит, рассекая воздух, стегает бледную кожу с неприятным «чпок» — будто рвет ткань — капли крови разлетаются во все стороны, часть их падает на подол платья, пятнает румяную щеку, и тогда Марья приходит в еще большее неистовство. Вот только от пленника все равно не добиться стона, и взгляд у него чистый, без мути страдания и подступающего беспамятства. Кощей умеет терпеть боль. Он часто повторяет, что она — ничто в сравнении с душевными муками, и Ваня верит этому безоговорочно, как и многому другому.
Ваня давно вмешался бы в происходящее. Конечно, Марья вовсе не походит
«Лишь однажды человеку подобное с рук сходит, — прибавил он. — Если пойдешь против нее, быть тебе хладным трупом. И никто не спасет. Разве лишь я… — помолчал и качнул головой, — вряд ли сумею из подземелья дотянуться до источника живой воды».
Ваня тогда хотел рассмеяться, да не вышло. Еще — спросить, с чего бы главному злодею мира о нем заботиться. Только язык словно к нёбу прирос.
Последний раз плеть рассекает воздух, Марья выпускает из пальцев потную рукоять и устало присаживается на лавку. Под пыточную она приспособила самый обыкновенный погреб. Здесь всякая утварь, бочки, сундуки и банки с соленьями. Кажется, ей нравится именно такая обстановка. Почему-то она считает, будто Ваня до сих пор не знает о Кощее.
— Устала, Сердечная? — шипит тот, умудряясь, однако, потешаться над мучительницей. Голос почти сел, хотя за все время пытки он не проронил ни слова, ни стона, ни даже громкого вздоха. По завершении вопроса слышится издевка. Она растекается по темнице и свежим ветром уносится к высокому потолку, теряющемуся в темноте.
Кощей все еще силен и со стороны кажется хозяином положения. Как обстоит на самом деле, Ваня запрещает себе думать. Он и так чувствует себя препаршиво, хуже всякой подзаборной сволочи. Он обязан защищать слабого и прекращать битье беззащитного. Только является ли таковым главный ворог земли русской?..
— Упаришься здесь с тобой. Ничем не проймешь! — Марья раскраснелась, толстенная коса истрепалась, а бисеринки пота алмазами обрамляют лицо. Еще совсем недавно оно казалось Ване идеальным, самым прекрасным из тех, какие он видел на свете, а теперь оно кажется… страшным. Нет-нет, Марья вовсе не стала уродливее. Ваню начало ужасать само сочетание безупречной красоты и страстной жестокости.
— А хотелось бы?.. — Кощей вскидывает смоленую бровь и улыбается одной стороной рта — та еще гримаса. Ваня вздрагивает.
Помнится, он сильно удивился, когда узнал о пленнике своей ненаглядной Марьюшки: олицетворении древнего и бессмертного зла. Во всех былинах и сказаниях Кощей представал уродливым стариком. Однако в подземелье на цепях висел мужчина далеко не старый, а в самом рассвете тридцати и нескольких лет.
«Я считаюсь лучшим поединщиком, — посмеялся над ним Кощей. — Неужто по-твоему возможно сочетать богатырскую силу и старческую немощь?»
Кощей вообще любил потешаться над случайно отыскавшим его человечишкой: то ли слабостью, то ли капризом, то ли игрушкой самой Марьи Моревны. А еще: рассказывал о многом и ни разу не соврал (во всяком случае, о том, что Ваня мог проверить, говорил чистую правду). Именно Кощей поведал, кто Марья на самом деле: Мара, Смерть Смертная, слишком сильно возлюбившая мир людской и потому губящая все живое.
«Как это?» — спросил тогда Ваня. Ему казалось, смерть и любовь — вещи разные и даже противоположные.
«А так, — хмыкнул Кощей и взглядом указал на кусок янтаря, висевший у Вани на шее. Именно его как оберег подарила ему Марья. Окаменевшая смола притягивала взор — золотистая и прозрачная, с красными вкрапленьицами, словно капельками крови, и комаром, застывшим в самом центре. — Прелестная же вещица. И букашка — ничего. Будь жива, я б ее вмиг прихлопнул, поскольку не терплю воров, а в виде мертвом даже красивая».
Ваня скривился и хотел сорвать оберег с шеи, да Кощей снова остановил.
«Только попробуй, тотчас же в куске льда окажешься, стоит лишь Марье узнать!» — заявил он, и Ваня поверил мгновенно.
С тех пор он начал присматриваться к своей избраннице, и то, что раньше счел бы случайностью или неважностью, принялось накапливаться и расти снежной шапкой над крыльцом, грозя однажды сорваться ему на голову.
Кощей продолжает улыбаться. Из уголка губ стекает вниз по подбородку струйка крови, но его подобное нисколько не волнует. Черты заострились, стройность тела едва ли не на глазах становится отвратительной худобой, от вида которой начинает сводить желудок и срываться дыхание. Не сразу Ваня понимает, что поднес ребро ладони ко рту и впился в кожу зубами — только ощутив привкус крови.
— Меня и так все устраивает. Вид твой нынешний удовлетворяет полностью, — произносит Марья, томно вздыхая.
— Наслаждайся.
Ваня не жив, но и не мертв тоже. Он помнит множество сказок, во всех них выпущенный из неволи Кощей уносит с собой красную девицу. Ваня думает, что не пошел бы и не пойдет вызволять Марью ни за какие блага.
— Да не к спеху мне, — Марья громко смеется и облизывает алые губы. — У меня свой ненаглядный есть, на тебя такого хоть и смотреть отрадно, а неправильно как-то.
Кощей хмыкает и замолкает.
Оглядев напоследок дело своих рук, Марья закидывает плеть в темный угол, разворачивается и выходит прочь. Ваня окончательно сползает на пол.
— Сейчас сполоснется наскоро, тебя искать станет, — голос Кощея не утрачивает ехидства.
Если закрыть глаза, можно представить, будто с ним не произошло ничего ужасного. Ваня понимает: за ночь раны Кощея затянутся. Кровотечение же в его собственной душе только усилится.
— Ты меня чай не слышишь? — ухмыляется Кощей, и это невыносимо. От осознания же, что изувеченный изможденный пленник владеет собой гораздо лучше молодого мужчины, которого никто и пальцем не тронул — гаже всего. Ваня не замечает текущих по щекам горючих слез, знает лишь: больше так продолжаться не может.