Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант
Шрифт:
Естественно, Шульгин распорядился накрыть стол уже по-настоящему. Подкормить оголодавшего, напоить, но в меру, а дальше уже по обстановке, благо знаниями нужными он располагал. Чьи имена упоминать с пиететом, кого обозвать грубым словом, а где, наоборот, воткнуть «размышлизм», изобретенный сорок лет вперед.
Очень все получилось удачно. Юрий Митрофанович против размаха угощения не возразил, ел с аппетитом, но аккуратно, выпивал охотно, но не производя впечатления дорвавшегося алкоголика.
Посидели, поговорили, как положено русским людям, доселе незнакомым, но встретившимся, к примеру,
34
РАПП – Российская ассоциация пролетарских писателей. ЛОКАФ – Литературное объединение Красной армии и флота. Независимые творческие объединения писателей, в начале тридцатых распущенные. Часть членов репрессирована, часть вошла в состав Союза советских писателей.
Шульгин не мог сказать, что он читал «Мастера» в напечатанном виде и в полной редакции, а писатель тоже мялся, может, и знакомый с каким-то вариантом текста, но остерегаясь.
Самое время пришло, глядя на часы с плавно качающимся маятником, перейти к настоящему разговору. Только не успел Сашка. Со своими перенятыми от Шестакова генеральскими замашками. Инициативу поймал, перехватил собеседник, отставивши рюмочку с очередной дозой дармового коньяка.
– Не хватит ли зря болтать, Александр Иванович? – И так это жестко и понятно прозвучало, что… Что не возникло даже мимолетного желания спросить: «О чем это вы, любезнейший? Меня ведь Григорий Петрович зовут». Всем все стало ясно.
Шульгин придавил папиросу в хрустальной пепельнице. Жалкий, обиженный жизнью и властями писатель как-то сразу, сохраняя физические черты внешности, стал другим. Таким же худым, изможденным, если угодно, но это уже стала худоба и изможденность не городского неудачника-пропойцы, а рейнджера, прошедшего пешком и с автоматом через пустыню Намиб. Понятна разница?
– Слушаю, – ответил Сашка, ровно так, как и полагалось. У обоих руки лежат на столе, значит, в физическом смысле они пока в равном положении. Ну а в ментальном…
– Нет, не опасайтесь, Александр Иванович, ничего такого не будет…
– Да я бы и не советовал…
– Разумеется. Просто я хотел вам сказать кое-что, что другим способом невозможно…
– ?
– Вы попали в очень плохую ситуацию. ВАС играют, а не вы играете. Помните школу преферанса Боба Власова?
Господи, какую же старину он вспомнил, сволочь! И как хорошо знает все, что ему знать бы и не нужно. Я ведь тоже могу кое-что…
– А если проще?
– Если проще – вам нужно внимательно выслушать меня, не возражать и понять наконец, в чем заключается ваша функция.
Резко мог бы сейчас ответить Сашка этому посланцу или воплощению кого-то, но охватило его удивительное в его положении спокойствие. Настолько много всего было, что и заводиться нечего. Давай, парень, неси, что приказано, а я буду или дураком прикидываться, или интеллектуалом, по ходу действия.
– Говорите. Только – как к вам теперь следует обращаться?
– Да так и обращайтесь, как начали. Я к этому имени привык. И к роли, и к положению. Вполне, прошу заметить, удобному. Время сейчас сами знаете какое, а в сложные времена нищему юродивому куда как спокойнее, чем серьезному человеку. Скажем, вам или тому же Бабелю, которого мы по случаю вспомнили. Очень человеку понравилось в кругах вертеться, да в каких! А сейчас вот, в определенном роде благодаря вам, пришьют ему сотрудничество с Ежовым – и… Кто-то когда-то тонко заметил, что любопытство сгубило кошку…
– Эксцессов не допустим, – присущим Шестакову, но не ему самому тоном ответил Сашка. – На этом хотя бы уровне. Писателей расстреливать ни к чему. На вашем же примере очевидно. Проще перевоспитать или задвинуть до поры. Вам еще как минимум одну знаменитую книгу написать предстоит. Которая станет чрезвычайно популярной. Возможно, не так, как вам бы сейчас хотелось, но тем не менее. Название сказать? И год издания?
– Не нужно. Предпочитаю не знать своего будущего, тем более оно, как выражаются физики, весьма вариативно. А вы чего злитесь? На меня, что ли? Глупо. Я в данный момент не более чем элемент мироздания. Как этот графинчик, как снег за окном, как нарком Шестаков, который с одинаковым успехом может стать новым Ришелье или лагерной пылью, что отнюдь не исключено. Неужели не привыкли до сих пор?
– К чему я привык, к чему нет – разговор отдельный. И злиться мне на самом деле бессмысленно, разве что на самого себя временами. Как ни крути, а я последнее время все больше склоняюсь к солипсизму. Также и вас свободно могу расценивать, как очередную эманацию тех мыслей, которым предаюсь последнее время…
– Здравая позиция для сохранения душевного равновесия. Вам в нем не откажешь, я это без всякой лести говорю.
– А в качестве кого, позвольте осведомиться? Или – по чьему повелению? Гадать не хочу, честно признаюсь. Да и незачем, наверное. Кое-какие мои мысли вы ведь читаете?
– Увы, Александр Иванович. Разве общение с инопланетными друзьями вас ничему не научило? Мысли человека в динамике, тем более такого, как вы, читать невозможно. Кое-какие сведения извлекать из долговременной памяти и прочей относящейся к вам стабильной информации – другое дело. Эмоциональный фон считываю, само собой, могу вообразить примерное направление хода ваших размышлений – так ведь и вы это умеете немногим хуже, правильно?
– С вами – пока не очень получается, – честно признался Сашка. – Так это и неудивительно, вы же не личность, вы – макет…