Скотский уголок
Шрифт:
— Зачем это? — удивился Работяга.
— В честь нашей победы! — воскликнул Деловой.
— Какой еще победы?
Вид у Работяги был плачевный: колени кровоточили, одно копыто треснуло, в задней ноге засело с десяток дробинок, еще и подкова к тому же потерялась.
— Товарищ, как ты можешь! — возмутился Деловой. — Разве мы не очистили от врага эту землю, священную землю, на которой паслись наши предки?
— Мельница погибла, два года труда погибло, — гнул свое Работяга.
— Эко дело! Новую построим. А захотим — шесть таких построим. Ты, товарищ, недооцениваешь историческое значение нашей победы. Враг хотел превратить нас в скотов, но товарищ Наполеон дал достойный отпор. Мы не позволили себя поработить.
— Значит, мы теперь не скот? — спросил Работяга.
— Скот, — подтвердил Деловой, —
Животные, прихрамывая, входили во двор. У Работяги мучительно ныла нога, в которой засели дробинки. Он представлял себе, какого адова труда потребует полное восстановление мельницы, и мысленно уже проделывал эту работу, но, кажется, впервые задумался он о том, что ему, ни много ни мало, одиннадцать годков, еще год-другой — и конец.
Но стоило животным увидеть реющее на флагштоке зеленое знамя, стоило им услышать семь ружейных залпов в свою честь и хвалебную речь Наполеона, как они начали укрепляться в мысли, что они и впрямь одержали великую победу. Похороны павших прошли торжественно. Работяга и Хрумка тянули подводу, служившую катафалком, а за ней следовала траурная процессия во главе с самим Наполеоном. Два дня праздновали победу. Много было песен, речей и пальбы из ружья, каждому животному выдали по яблоку (собакам — по три лепешки), а птицам — по две меры зерна. Было объявлено, что сражение войдет в историю под названием Битва за Мельницу и что учреждена боевая награда — орден Зеленого Знамени, который товарищ Наполеон вручил себе лично. Среди торжеств как-то забылась неприятная история с банкнотами.
Вскоре кто-то из свиней обнаружил в подвалах ящик виски. Видимо, первый осмотр усадьбы был недостаточно тщательным. Вечером в доме зазвучали песни, среди которых животные к своему удивлению услышали «Скот домашний, скот бесправный». Около половины десятого их ждал новый сюрприз: во двор с черного хода вышел Наполеон в котелке мистера Джонса и, сделав резвый круг, снова скрылся за дверью. Все утро в доме царила гробовая тишина. Свиньи не подавали признаков жизни. В девять перед животными предстал Деловой: каждый шаг давался ему с большим трудом, вообще он был какой-то смурной — взгляд мутный, хвост опущен, рыло оплывшее. Он созвал всех обитателей фермы, чтобы сообщить им страшное известие: товарищ Наполеон умирает.
Горестный вопль вырвался из сотни глоток. Перед домом положили солому и даже после этого ходили на цыпочках. Со слезами на глазах все спрашивали друг друга, как они будут жить, если что-нибудь случится с любимым вождем. Пронесся слух, что Цицерон все же исхитрился отравить пищу товарища Наполеона. В одиннадцать Деловой вышел с новым сообщением — уходя от нас, товарищ Наполеон издал свой последний декрет: за употребление алкоголя — смертная казнь.
К вечеру, однако, состояние вождя несколько улучшилось; на следующее утро было официально объявлено, что опасность миновала. Уже в этот день Наполеон занялся важнейшими делами. А днем позже стало известно, что он поручил Уимперу приобрести в городе специальную литературу по самогоноварению. Спустя неделю от отдал приказ распахать участок, который отводился ранее под выгон для будущих пенсионеров. Это оправдывалось тем, что пастбище, якобы, истощено и будет наново засеиваться травой, но вскоре все узнали о намерении Наполеона посеять там ячмень.
Об эту пору произошел странный инцидент, никто так толком и не понял, что случилось. Однажды около полуночи во дворе раздался громкий треск, все повыскакивали из своих угонов. Ночь была лунная. Возле большого сарая у торцовой стены, где красовались семь заповедей, лежала на земле приставная лестница, сломавшаяся посередине. Рядом в некоторой прострации лежал Деловой, и здесь же валялись фонарь, малярная кисть и перевернутое ведро с белой масляной краской. Псы мгновенно взяли Делового в кольцо и, как только он сумел встать на ноги, препроводили его в дом. Животные ровным счетом ничего не поняли, но старый Бенджамин со знанием дела покачал головой, хотя и не произнес ни слова.
Когда через какое-то время козочка Мюриэл решила освежить в памяти все заповеди, неожиданно выяснилось, что память в очередной раз подвела ее. Впрочем, не одна Мюриэл помнила пятую заповедь в таком виде: «Не пей». Но было, оказывается, еще слово, которое напрочь вылетело у всех из головы. По-настоящему пятая заповедь звучала так: «Не пей лишку».
Глава девятая
Долго не заживало у Работяги треснувшее копыто. На следующий же день по окончании торжеств началось восстановление мельницы. Битюг первым включился в работу и ни разу — для него это было делом чести — не подал виду, что ему больно. Лишь вечером, оставшись наедине с Хрумкой, он признавался, как он страдает. Хрумка лечила его копыто травами, которые она предварительно пережевывала. Вместе с Бенджамином она уговаривала Работягу поберечь себя. «Смотри, надорвешься», — часто повторяла Хрумка, но все впустую. У Работяги была одна мечта — довести дело до конца, прежде чем он уйдет на заслуженный отдых.
В свое время, когда животные принимали законы, был определен пенсионный возраст: для лошадей и свиней — двенадцать лет, для коров — четырнадцать, для собак — девять, для овец — семь, для кур и гусей — пять. Тогда же было назначено вполне приличное обеспечение по старости. Пока еще никто не достиг критического возраста, однако все эти вопросы постоянно муссировались. После того как прилегающий к саду участок засеяли ячменем, стали поговаривать о том, что взамен будет огорожена часть пастбища. Каждая лошадь могла рассчитывать на пять мер овса в день летом и мешок сена зимой, плюс морковка или яблочко по праздникам. Работяге должно было исполниться двенадцать лет следующей осенью.
А пока жизнь не баловала. Зима опять выдалась холодная, запасов же съестного было едва ли не меньше. В очередной раз всем (кроме свиней и псов-охранников) урезали пайки. Жесткая уравниловка, пояснил Деловой, противоречит принципам анимализма. Вообще он с легкостью доказал, сколь обманчиво впечатление, будто еды не хватает. Даже с учетом упорядочения дневной нормы (Деловой предпочитал говорить «упорядочение» вместо режущего ухо «сокращения») с продовольствием дело обстояло много лучше, чем во времена Джонса. Своим пронзительным голосом он зачитывал скороговоркой длинный перечень цифр, неопровержимо свидетельствовавших о том, что теперь у них больше овса и сена и кормовой свеклы, что рабочий день стал короче, вода вкуснее и чище, что детская смертность уменьшилась, а продолжительность жизни увеличилась, что соломы в стойлах прибавилось и блохи уже не так им докучают, как прежде. Животные охотно соглашались. Отчасти еще и потому, что времена Джонса, как и он сам, почти не сохранились в их памяти. Они понимали, что их жизнь тяжела и беспросветна, что они холодают и голодают, что кроме работы и короткого сна ничего-то им неведомо. Но, конечно, тогда было гораздо хуже. Очень хотелось в это верить. Тем более, что тогда они были подневольными, а нынче свободными, «чувствуете разницу?» бил в одну точку Деловой.
На ферме появилось много лишних ртов. Осенью опоросились сразу четыре свиньи, а это означало дополнительно тридцать одно рыло. Помет был весь пегий. Кроме Наполеона других производителей па ферме не было, вопрос об отцовстве решался однозначно. Уже планировалось купить кирпичи и доски для строительства поросячьей школы, а пока малыши брали первые уроки на кухне, и занимался с ними сам Наполеон. Для детских игр им отвели фруктовый сад, наказав держаться подальше от прочих юных отпрысков. Тогда же вышел указ, что, если свинья столкнется с кем-либо на узкой дорожке, всякий встречный обязан ее пропустить. И еще был указ: всем свиньям, независимо от чинов и званий, разрешалось по воскресеньям повязывать на хвостике зеленый бант.
Урожай в этом году оказался неплохой, тем не менее с финансами было туго. А ведь еще нужны деньги на стройматериалы для школы и на оборудование для очередной мельницы. Постоянно требовались в доме свечи и керосин, сахар для вождя (остальным свиньям возбранялось употреблять его во избежание ожирения), требовались различные инструменты, гвозди, веревки, уголь, проволока, металлический лом, мука для собачьих лепешек. Пришлось продать копну сена и часть урожая картофеля, а продажу яиц довести до шести сотен в неделю, так что высиженных цыплят едва хватило для сохранения куриного рода. Урезанные в декабре пайки в феврале опять урезали, для экономии керосина запретили зажигать фонари в стойлах. Только свиньи, похоже, ни в чем себе не отказывали — вон какие нагуляли бока!