Скотство и чуть чуть о плохих грузинах
Шрифт:
– У них там теперь новая сетка вещания, новая форматная набивка и ведущая новая, – пояснил Тушников.
– Знаю, – отхлебывая кофе, ответил Золотников, – это грузинам за их уход с казиношного рынка кость бросили.
Григорий всегда поражал Максима своей осведомленностью. Причем, не поверхностного, а самого первопричинного и корневого свойства.
– Точно, везде эти черножопые влезают, никакого житья нормальному человеку, – сокрушенно вздохнув и в ожидании заслуженного сочувствия, сказал Тушников, – они вместо меня
Максим произнес эту тираду, а сам тут же испугался, скосясь на мужчину по имени Сева, – уж не черножопый ли он?
– Ну да, ну да, – кивнул Золотников, а глаза его бегали как огоньки у того самого компьютера, только и выдавая, насколько быстро тумкает там у него внутри шустрый двухядерный процессор.
– Коньяку хочешь? Сигару? – запоздало предложил хозяин кабинета, – а мы вообще тут все как бы кстати собрались, – продолжил Золотников, изобразив на лице выражение значимой интриги, – вот Сева пришел ко мне с проектом нового клуба, а арт-директора с креативными мозгами у него нет.
Золотников многозначительно поглядел на Тушникова, – может, возьмешься?
Сперва Максим с каким-то внутренним протестным раздражением отверг это предложение. Не за тем он пришел к меценату, чтобы идти в какой-то клуб-ресторан вечерним конферансье – объявлять жующей публике выход девочек-стриптизерш и второразрядных певцов-певичек типа Алены- Фламинго или того, что вечно про свой маленький плот грустную песенку поет. Не за этим он сюда пришел. Ему бы обратно на телевидение, на свой эфир.
Но потом Золотников его убедил.
– Понимаешь, Максимка, все ведь развивается по спирали, ты ведь на своем ночном канале там застыл в развитии, и правильно сделали, что тебя убрали с твоей программой, это был тупик и застой, ты там не развивался, а через ночной клуб Севки, – Золотников мотнул головой в сторону своего второго гостя, – а через Севкин клуб, если вам удастся создать нечто значительное, ты не просто вернешься в телеэфир, но ты вернешься с триумфом и на новом, более высоком витке спирали.
Неприятно было соглашаться с тем, что его ночной эфир был полным дерьмом.
– Ну что там у тебя, ейбо хорошего и остроумного было? – не унимался Золотников, – сидел там у тебя этот надутый импотент, изображавший из себя Зигмунда Фрейда в молодости, и звонили вам на эфир всякие сумасшедшие.
– Ты не прав, Гриша, – пытался было возразить Максим.
– Да что я не прав? – обернувшись к мужчине по имени Сева и как бы ища у него поддержки, переспросил Золотников, – ты там в своем эфире за четыре года не только остановился в развитии, ты там просто закоснел в каком то чванливом самолюбовании.
Максиму эти слова неприятно резанули по самому больному.
Наверное, оттого и так неприятно было слышать Максиму эти слова, что не смотря на внутренний протест, головой Тушников понимал, что Гриша в самую точку говорит.
Но зная Золотникова, Максим также еще и давал себе отчет в том, что у Гриши в кабинете ничего не происходит за просто так.
– Они меня развести и купить хотят, – окончательно понял для себя Максим, – им с Севой в их клуб арт-директор нужен, вот они меня и обрабатывают.
– Я ведь смотрел отчеты Медиа-метри и Гэллап-медиа групп, рейтинги у твоего эфира были не ах, – неодобрительно покачав головой, сказал Золотников, – так что послушай, что мы тебе с Севкой предлагаем и крепко подумай, по-моему, это для тебя теперь очень подходящий шанс перестроиться перед новым броском на телевидение.
Тушников поглядел сперва на Золотникова, а потом на мужчину по имени Сева.
Выходило теперь так, что этот Сева мог на какое-то время стать боссом Максима, а он при нем неодобрительно прошелся по черножопым. А вдруг он этим высказыванием чем-то обидел этого Севу?
– Мы тут подумали, а не назвать ли нам наш новый клуб твоим именем, – уже примирительным тоном сказал Золотников, – например, – "У неприличного Максима", на манер парижского ресторана Максим, но только с оттенком питерской клубной свободы.
Мужчина по имени Сева молча грыз ноготь и только в знак одобрения слегка кивнул головой.
– Максим деголяс, – вырвалось вдруг у Тушникова, – и причем, написать на световой рекламе на французском…
– А что это значит? – переспросил Золотников.
– По французски это означает грязный и непристойный Максим, – с улыбкой ответил Тушников.
Он немного говорил по французски и любил показаться в этом перед девочками.
На свиданку с Мариной он опоздал.
– Excusez moi, s'il vous plait, mademoiselle, – говорил Максим, целуя даме руки,
– Je suis en retarde.
Дама рдела от счастья.
– Quand j'etais petit, – самовдохновенно продолжал Тушников, – mon papa etait content de moi et ne me grondait pas parce que je n 'ai pas bois de vodka, ne pas fumais, ne dormait pas avec prostitutes – mais maintenant quand je devenu grand il n'es pas content de moi parce que Je suis degoulaisse.
– Ах, это так здоровски звучит, но я ничегошеньки не понимаю, – призналась смущенная мадмуазелька.
Они встретились в кафе на Каменноостровском. Вернее на площади Льва Толстого.
Там было такое недорогое кафе, в котором не особо тратя денег на угощение, можно было приглядеться к объекту предстоящей сексуальной интрижки.
На этот раз эта очередная Маринка Тушникову понравилась.
Грудь её соответствовала тому представлению, что сложилось по не шибко качественной фотографии, размещенной на сайте, да и в остальном, стройная, улыбчивая, миленькая.