Шрифт:
Andrew ЛебедевЪ скоТоВоды (скотсТВо) Роман из серии гламур-ТВ "Героям нашим турмалаи отдали джинсов 10 пар А мы теперь – уходим в бар Где, может быть, и вы торчали" Борис Гребенщиков "В объятиях джинсни"
ПРОЛОГ
Еще никогда Тушников не бывал так унижен.
Случалось, что он унижал.
Да.
Но чтобы его!
Драные помоешные кошки скребли теперь на душе. И уныние, порожденное очевидным бессилием что-либо изменить, усугублялось нынче уже еще и бездонной тоской предчувствия, что подобные унижения будут теперь
Короче, набили ему морду в поезде.
Причем, по сути дела, такие же ребята, каким он сам был еще каких-нибудь пару месяцев тому назад. А от этого Тушникову стало еще обиднее и ещё тошнее.
Максим ездил в Москву – ездил не разгонять тоску, а для того, чтобы побегать там, потусоваться в кабинетах останкинского начальства, подразузнать, нельзя ли запродаться куда-нибудь на какой-нибудь телеканал со своим некогда гениальным, как считал сам Тушников, проектом ночного телешоу.
Съездил Максим неудачно.
Когда Тушников заходил в кабинеты и начинал рассказывать о своём эфире, московские ребята презрительно поджимали верхнюю губу и кривились в своём этаком патентованном московском высокомерии – от того же, наверное, патентного бюро, что некогда, еще при царе Горохе выдало им лицензию равно как и на московское хлебосольство, и на хамство столичное, от которого, как мыслил Тушников, спортивные обозреватели с радио Эхо Москвы никогда не упоминали в своих обзорах о победах питерского Зенита.
Вобщем, москвичи, делая stiff upper lip, назвали его проект откровенно тухлым и дали Максиму от ворот поворот.
И поехал Максим восвояси.
В Питер.
И вот как раз в поезде, в знаменитой и до некоторой поры столь любимой Тушниковым Красной Стреле – поезде N2 – дали ему по хлебальничку…
Да и так обидно дали, что и вспоминать стыдно.
На Ленинградский вокзал Тушников приехал на этот раз не как положено деловому человеку, которого провожают представители принимающей фирмы, когда шофер черного "майбаха" нагло ставит машину аж в третьем ряду, перегородив все движение по площади трех вокзалов, в самом узком месте ее трафика – но зато прямо на траверсе вокзального крыльца, и когда холуи несут провожаемому товарищу его портфельчик аж до самого вагона и до самой разряженной в форменное красное пальто красавицы-проводницы… Да, в таких случаях, ездок-пассажир Красной Стрелы мог позволить себе прибыть и за пять минут до отправления…Но Тушникова на сей раз никто так не провожал, и вообще он приехал на вокзал, стыдно сказать – на метро!
В Питере то он себе такого не позволял – узнавали и сразу начинали либо нагло пялиться с улыбочками толкая плечиком своих спутников, мол, подывыся, батьку, живой Тушников едет в метро, либо норовили пугливо на всякий случай поздороваться, мучительно припоминая, кто это и не начальник ли он этот хрен с горы, чья рожа так до чертиков знакома? Но здесь, на этой высокомерно-надменной Маскве – их питерский телеканал не показывали. И никто в метро Тушникова не признавал.
Вобщем, прикатил Максимушка за час до отправления и как позорно-обычный и самый демократически-ординарный пассажиришка, Тушников еще минут пятнадцать ошивался по залу ожидания, по этому блатному базар-вокзалу, пространство которого приличные люди, проходят очень быстро, по рассекаемой охраной и провожающими дорожке… А Тушников ко стыду своему еще и ждал, покуда подадут к перрону поезд, и в этом постыдном, не приличествующем его былому статусу ожидании, Максим даже потыкался скучающим рылом своим в витрины и прилавки вокзальных магазинчиков, будто он не питерская телезвезда, хоть и бывшая, а какой-нибудь там тверской или рязанский идиот…
Короче, как подали Стрелу к перрону, поплелся Тушников к своему одиннадцатому вагону ЭС-ВЭ, подал одиноко торчавшей возле дверей проводнице свой билет с паспортом, думая, – ну, вот хоть эта сейчас узнает, а если и не узнает, то прочтёт фамилию в паспорте и заулыбается, а то и автограф попросит… Но дура-проводница даже не удосужилась раскрыть Максимову ксиву и со скукою дежурно отправила Тушникова в его купе. Наверное с начальником поезда или со старшим проводником трахается, шлюха, – с ревнивой злостью подумал Тушников, протискиваясь по длинному и пустому коридору к своему купе. За последние пять лет, что он непрерывно сидел верхом на ночном эфире питерского канала "ТВ-восемь", Максим привык к тому, что все красивые барышни улыбаются только ему одному и мечтают только об одном, как бы отдаться ему – звезде ночного эфира Максимушке Тушникову…
Вошел в купе, засунул портфель под свою полку, снял пиджак, повесил его на плечики, прилег и принялся ждать, покуда придет сосед-попутчик… Авось, этот хоть узнает, и придется тогда дежурно нести почетное бремя славы, с усталым высокомерием отвечая на подобострастные вопросы, – мол, а как там у вас на телевидении?
И вот сосед пришел.
Тушников уж было задремал, погрузившись в свои мысли о бренности бытия, но был разбужен шумом, производимым какой-то явно пьяной компанией. Дверь соседнего купе открылась с таким характерным грохотом, какой возникает тогда, когда её бедную пихают, прилагая гораздо больше усилия, чем требуется. А такое как раз бывает с пьяными пассажирами. И точно, из коридора и из соседнего купе послышались нарочито развязные смех и громкие голоса, которыми их обладатели обильно сыпали мат вперемежку с модными тусовочными словечками.
– Неужели братва гуляет? – недовольно поморщился Тушников, – хотя времена уже вроде как не те, братва уже так по наглому давно себя не ведет…
Но то была не братва, в чем Тушникову предстояло вскоре убедиться, то явление было гораздо худшего свойства. В соседнем купе, так уж Максимке не повезло, ехал до Питера известный ЭМ-ТИ-ВИШНЫЙ поп-звездец и выпускник Фабрики – Митя Красивый со своими телохранителями.
Вобщем, постигшее Тушникова разочарование, приобрело в скором времени воистину фиолетовый окрас. В нем не только не признали достойную уважения ВИП персону, но более того, в нем не признали даже персоны, достойной просто ехать вместе в одном купе не то чтобы с самим Митей Красивым, но даже с его – Мити Красивого телохранителем.
Уже потом, час спустя, с фингалом под глазом и с больно разбитыми носом и губой, когда Тушников двигался в сторону Питера, занимая полочку в купе проводника соседнего вагона, Максим располагал новыми знаниями о новой действительности своего печального статус-кво. И знание это – далось Максиму ценою не только попранного самолюбия, но и ценою красоты собственного лица, попранного кулаками телохранителей Мити Красивого.
Уже после того, как скандал был в основном улажен, и Максиму отвели отдельное купе, предназначавшееся до этого старшему начальнику поезда, после того, как побитое телевизионное лицо умыли в туалете и обработали перекисью водорода, Максиму объяснили, что нынешние звезды отечественной попсы передвигаются по железке с куда как большей помпой понтов, чем некогда передвигались по Октябрьской магистрали – члены политбюро ЦК КПСС и уж с неменьшим количеством охраны, чем черные инкассаторы бандитского общака, что в лихие девяностые возили из Питера на Маскву мешки зеленой валюты.
– Этот Митя Красивый, он у нас уже который раз ездит, и все со скандалами, – утешала побитого Тушникова красивая проводница, – Митю в среднее купе сажают, а телохранители егонные обязательно слева и справа в соседних и непременно чтобы никого в этих купе тоже кроме своих не было.
– Так пускай бы тогда все места покупали, если без соседей хотят, – обиженно бурчал Тушников, осторожно притрагиваясь пальцами к затекшему глазу, – а то входит, понимаешь, и орет, убирайся мол, тебя тут не должно быть, а ведь я не фафик какой-нибудь там…