Скрипачка
Шрифт:
— Ты имеешь в виду… — Алька не поверила своим ушам. Неужели Ленка говорит о фонде «Культура и молодежь», генеральном спонсоре Московского муниципального? Так вот откуда тянется ниточка, вот кто поставлял Кретову коллекционные инструменты для вывоза за границу, финансировал сложные и дорогостоящие операции по замене их на подделки!
Алька похолодела. Миллионы долларов за проданные скрипки! И она оказалась на пути тех, кто их получал, нарушила хорошо отлаженный механизм! Дотянутся ли у милиции руки до столь могущественной организации, как «Культура и молодежь», или его владельцы выйдут сухими из воды? Если выйдут, тогда Альку достанут из-под земли! И Ленку могут достать
Ленка спокойно наблюдала за Алькиной реакцией.
— Дальше что было? — с трудом овладев собой, спросила Алька.
— Дальше? Мы с тем парнем разговорились. Долго вспоминали всех наших, свою дурную юность. Узнав, что я студентка Гнесинской академии, дипломница, он предложил мне работу у своих хозяев. Моя задача заключалась в том, чтобы негласно «курировать» одного человека, грубо говоря, спать с ним, собирая о нем информацию: что он говорит, куда ездит, о чем думает, не собирается ли кинуть хозяев. Как ты догадываешься, человеком этим оказался Кретов. Тогда мне показалось, что это перст судьбы. Бесцветная, ненужная жизнь, нищета — и вдруг то, о чем я мечтала все эти годы, мечтала и боялась одновременно. Я сыграла конкурс в Московский муниципальный, понравилась Сухаревской, меня с легкостью взяли в оркестр. Кретов, конечно, сразу узнал меня, несмотря на то что прошло восемь лет, с тех пор как мы виделись в последний раз. Обрадовался. Я пыталась разглядеть хоть какие-нибудь признаки стыда, смущения на его лице, но их не было. Ты понимаешь, их не было! Он абсолютно не сознавал, что сломал мне жизнь, что перед ним труп под маской молодой, красивой женщины. Уложить его в койку оказалось делом минутным. А потом мы начали возить скрипки — я, Саврасенков и Омелевский.
Ленка поднялась со стула и стояла перед Алькой, опираясь на стол изящными, узкими ладонями.
— Мне платили по двойному тарифу — как перевозчице скрипок и как осведомителю. Деньги были большие, но еще большим было то удовольствие, которое я получала, глядя на этого ублюдка, зная, что он даже не подозревает о моей второй роли. Какой же он был трус! Возили инструменты мы, а он каждый раз трясся, как в падучей. Я с самого начала не сомневалась, что долго он не протянет, сорвется, никакие деньги его не удержат. Так и вышло. Саврасенков и Омелевский отказались работать: Петру предложили перейти в другой коллектив на должность концертмейстера, а Ваня просто устал, выдохся. Крету нужно было искать новых курьеров, меня одной не хватало для того, чтобы дело шло с должным размахом. И тут он заныл, захандрил, стал жаловаться, что он стар, болен, хочет заняться на склоне лет творчеством и всякую прочую дребедень. Придурок, он не понимал, куда влип, — это ведь не по бабам скакать! Выйти из такого дела можно только одним способом — вперед ногами.
— Тебе поручили убить его? — спросила Алька, тоже вставая.
— Нет. Я попросила об этом сама. Представляешь — убить Кретова, эту скотину, сделавшую несчастной маму, растоптавшую мое детство, превратившую меня в то, чем я стала! Я была просто счастлива, видя каждый день перепуганное лицо этого козла, слыша бесконечные стоны и охи и воображая, что скажу ему в самое последнее мгновение его жизни. Где бы я ни была, что бы ни делала, в моей голове прокручивалась одна и та же сцена — как я подстерегаю эту ненавистную гадину и, прежде чем сделать последний шаг, раскрываю ему, что он обречен на смерть. Мне это снилось каждый день. Я не торопилась: нужно было как следует подготовиться, чтобы не оставить никаких следов. Но я не могла знать, что кто-то проболтался Кретову об ожидающей его
Ленка замолчала.
Молчала и Алька, не зная, что сказать, чем ответить на это жуткое признание.
— Прости, — наконец проговорила она.
— Что уж! — горько усмехнулась Ленка, так и продолжая стоять у стола без движения, точно окаменев. — Глупо извиняться перед тем, кого ты погубил.
— У меня не было выхода, — едва слышно прошептала Алька, протянула и тут же убрала руку, не решившись дотронуться до Ленкиной ладони, лежащей на столе. — Мне хотелось помочь Валерке.
— Что, так любишь его? — неожиданно язвительно спросила Ленка.
— Не знаю, — растерялась Алька. — Люблю, наверное.
Она впервые вслух сказала слово, которое и про себя не решалась произнести, хотя давно поняла, что не только чувство вины и жалость руководят ее поступками в последнее время.
— Успеха тебе! — бросила Ленка и пошла из кухни, не взглянув на Альку.
«Глупо извиняться», — повторила про себя Алька. Еще бы не глупо. Она побрела по коридору ко входной двери, но, не дойдя, свернула в комнату.
Ленка, ссутулившись, сидела на диване и курила, уставившись перед собой пустыми, невидящими глазами.
— Уходи, — проговорила она бесцветным, словно у робота, голосом.
Алька остановилась в дверях, прислонилась лбом к косяку.
— Я должна бы тебя ненавидеть, — медленно и так же равнодушно, механически произнесла Ленка, — но… нет. Не могу. Возможно, слишком тебя любила. — Она пожала плечами и кинула недокуренную сигарету в пепельницу.
— А когда на меня должен был свалиться софит, — дрожащим голосом спросила Алька, — тогда… ты тоже меня любила?
Ленка дернулась, словно от сильной боли:
— Я не знала! Я этого не знала и не хотела! Это сделали за моей спиной.
— Почему тогда ты не осталась на месте? Почему побежала вслед за мной?
— Просто хотела помочь. Дать новую струну.
«Я предполагала это», — устало подумала Алька. Но полностью верить Ленке она уже не могла, чувствовала, как на фоне жалости к ней растет отчуждение.
— Но ведь скрипками занимались не только вы с Кретом, Саврасенков и Ваня Омелевский, — сказала она, — был еще кто-то, кто работал на фонд.
— Какая тебе разница? Ну был.
— Этот «кто-то» подрезал струну на моей скрипке, пока мы сидели в буфете. В тот день у меня порвался ремень на футляре, и Копчевский уговорил меня положить скрипку в твой футляр.
— Говорю тебе, я здесь ни при чем. Для меня самой это было ударом. — Ленка поднялась с дивана, подошла к пианино, рассеянно поправила чуть покривившийся канделябр на крышке.
Алька вспомнила, что хотела сыграть ей Лунную сонату. Как недавно все это было, а кажется, будто давно. Совсем в другой жизни.
Ленка вдруг поморщилась, поднесла руку к горлу, со слабым стоном опустилась в кресло возле пианино.
— Что? — испугалась Алька. — Плохо тебе? Сердце?
— Да, — сквозь стиснутые зубы проговорила Ленка. — Там, в коридоре… сумка висит… на вешалке. В ней…
— Валидол? Нитроглицерин? — Алька поспешно унеслась в прихожую, отыскала Ленкину сумочку, вытащила из косметички обе упаковки и кинулась обратно в комнату. — Лучше валидол, от него голова не кружится. — Она освободила большую белую таблетку из ячейки. — Сейчас… — Алька встревоженно взглянула на Ленку и замолкла на полуслове.