Скрипка
Шрифт:
Нет, супружескую кровать в стиле принца Уэльского не сожгли. Правда, не сожгли. Только постельные принадлежности. Миссис Вольфстан пригласила из мебельного салона «Гурвиц Минц» очаровательного молодого человека, который принес целый ворох новых муаровых подушек и бархатных накидок и приделал новую фестончатую ленточку к деревянному балдахину.
Я отправлюсь к себе, в свою прежнюю комнату. Там стоит моя старая кровать о четырех столбиках, украшенных резьбой в виде риса — символа плодородия. Спальня на первом этаже была единственной настоящей спальней в коттедже.
Когда
Однажды утром я проснулась. Рядом спала Розалинда. Она дремала в одном из тех покатых глубоких кресел с деревянными подлокотниками, которые стоят в больничных палатах для бодрствующих родственников.
Я знала, что прошло четыре дня и что вчера вечером я впервые поела как следует. Иглы впивались в руку, как насекомые. Я отклеила пластырь, выдернула их все до единой и встала с постели. Потом прошла в ванную, нашла в шкафчике свои вещи и полностью оделась, прежде чем разбудить Розалинду.
Сестра проснулась и сонно заморгала, стряхивая с блузки сигаретный пепел.
— Анализ на ВИЧ-инфекцию отрицательный, — тут же произнесла она, словно ей не терпелось сообщить мне новость и она не помнила, что мне об этом неоднократно говорили. Она оцепенело смотрела на меня широко открытыми глазами сквозь стекла очков, а потом выпрямилась на стуле.
— Катринка заставила их провести все, какие только можно, тесты, разве что не велела отрезать тебе один палец.
— Давай-ка уберемся отсюда, — сказала я.
Мы поспешили по коридору. Он был пуст. Мимо прошла медсестра, которая не знала, кто мы, или не хотела знать.
— Я проголодалась, — сообщила Розалинда. — А ты не прочь поесть? Я говорю о настоящей еде.
— Я просто хочу домой, — ответила я.
— Тебя ждет очень приятный сюрприз.
— Что еще такое?
— Ты ведь знаешь семейку Вольфстанов. Они купили тебе лимузин и наняли нового шофера, Оскара, и он, в отличие от Лакоума, которого я ни в коем случае не хочу обидеть, умеет читать и писать.
— Лакоум умеет писать, — возразила я. Мне, наверное, уже тысячу раз приходилось это повторять, ведь мой слуга Лакоум на самом деле умеет писать, но вот говорит он на махровом негритянском джазовом диалекте, так что его редко кто понимает.
— Та-ак… Что еще? Алфея вернулась, целый день тараторит, распекает новую уборщицу на все корки и запрещает Лакоуму курить в доме. Кто-нибудь вообще понимает, что она говорит? Ее собственныедети понимают, что она говорит?
— Никогда над этим не задумывалась, — ответила я.
— Видела бы ты этот дом, — сказала Роз. — Тебе понравится. Я пыталась им сказать…
— Кому сказать?
Приехал лифт, и мы вошли. Потрясение. Больничные лифты всегда такие огромные, в них помещается больной — живой или мертвый — на носилках и два или три санитара. Мы стояли вдвоем в этом огромном металлическом купе, скользящем вниз.
— Кому и о чем сказать?
Розалинда зевнула. Мы быстро прошли на первый этаж.
— Сказать семейству Карла, что мы всегда возвращаемся домой после похорон, что мы всегда возвращаемся к себе, что тебе
— И не придется, — сказала я, слегка улыбнувшись.
Я действительно знала этот тип: кожа цвета карамели, не такая светлая, как у Лакоума, медоточивый голос, прилизанные волосы и блестящие стекла очков в серебряной оправе. Очень старый — возможно, даже чересчур, — чтобы садиться за руль, и очень традиционный.
— Забирайтесь внутрь, мисс Триана, — сказал Оскар, — и отдыхайте, пока я везу вас домой.
— Да, конечно.
Розалинда облегченно вздохнула, как только захлопнулась дверца машины.
— Есть хочу.
Перегородка между Оскаром и нами была поднята. Мне это понравилось. Хорошо все-таки иметь собственную машину. Я не умела водить. Карл не хотел. Всякий раз нанимал лимузин — по малейшему поводу.
— Роз, как можно мягче обратилась я к сестре, — нельзя ли чтобы он отвез тебя поесть, после того как я устроюсь?
— Это было бы здорово. Уверена, что хочешь остаться одна.
— Ты ведь сама сказала, что после мы всегда возвращаемся домой. Мы не бежим. Я бы залегла в кровать наверху, только она никогда не была моей. Это была наша с Карлом кровать — в болезни и в здравии. Ему нравилось лежать там, когда дневное солнце ударяло в окна. Я бы с удовольствием свернулась калачиком на его кровати. Мне хочется побыть одной.
— Я так и думала, — сказала Роз. — Катринку удалось ненадолго заткнуть. Грейди Дьюбоссон показал ей документ, по которому все, что Карл когда-то дарил тебе, остается в твоем единоличном владении. А в тот день, когда он переехал в этот дом, он сразу подписал бумаги, исключающие малейшую возможность притязаний на него со стороны кого-либо. Вот это ее и заткнуло.
— Она думала, что семья Карла попытается отобрать у меня дом?
— Нечто безумное в этом роде, но Грейди показал ей отказ от права собственности… Или наследования? Как правильно?
— Честно, даже не помню.
— Но ты-то понимаешь, что ей на самом деле нужно. Я улыбнулась.
— Не волнуйся, Розалинда, ни о чем не волнуйся. Она повернулась ко мне и с серьезным видом взяла мою руку в свою — грубую и мягкую одновременно. Машина ехала по Сент-Чарльз-авеню.
—Послушай. Не думай о деньгах, которые нам давал Карл. Его старушка выложила передо мной целую гору купюр. Да и к тому же нам с Гленном давно пора своими трудами добиться успеха, знаешь ли, — пора научиться выгодно продавать пластинки и книги. — Она рассмеялась низким, гортанным смехом. — Ты знаешь Гленна, но мы должны жить самостоятельно. Даже если придется снова стать медсестрой, мне все равно.