Скромный герой
Шрифт:
— Мне очень жаль, что я вам докучаю именно в такой тяжелый для вас момент, — сказала она, протянув руку хозяину дома. Элегантная сеньора, в которой он никогда бы не признал сестру жены. — Мне просто некуда было податься. Обещаю, я задержусь всего лишь на несколько дней. Тысячу раз прошу прощения, что так вот ворвалась к вам в дом, Фелисито.
Он просто не верил своим глазам. Эта сеньора, такая яркая, столь изысканно одетая и украшенная, — сестра Хертрудис? Армида выглядела намного моложе, а ее платье, туфельки, кольца, серьги, ее часы могли принадлежать только одной из тех богатеньких сеньор, что жили в Чипе в больших домах с садами и бассейнами, но никак не женщине, вышедшей из «Рожка»,
За ужином Хертрудис не съела ни кусочка и не произнесла ни слова. Сатурнина унесла нетронутыми блюдо с лапшой-паутинкой и цыпленка с рисом. Весь вечер и немалую часть ночи продолжались звонки в дверь и дребезжание телефона — но дверь никто не открывал и трубку не снимал. Фелисито время от времени выглядывал наружу через щелку в шторах: вот они, жадные до мертвечины вороны со своими камерами, собрались на дорожке к подъезду и на тротуаре улицы Арекипа, выжидают, чтобы кто-нибудь вышел из дому, и уж тогда набросятся всей стаей. Но поздно вечером вышла только Сатурнина — ей пора было возвращаться домой, и Фелисито смотрел, как служанка обороняется от нападений, вскидывая локти, закрываясь от вспышек фотокамер, бросаясь наутек.
В одиночку усевшись в гостиной, Фелисито посмотрел новости по местному каналу и послушал радио. На экране появился мрачный растрепанный Мигель, в свитере-водолазке, в кроссовках, со скованными руками, а потом и Мабель — без наручников, испуганно мигающая под яркими вспышками. Фелисито внутренне порадовался, что Хертрудис забилась в спальню и не сидит сейчас рядом с ним, не видит дикторов, которые с упоением рассказывают, как любовница коммерсанта по имени Фелисито Янаке, получившая от него маленький домик в Кастилье, наставила ему рога с его же собственным сыном и вместе с последним организовала заговор с целью шантажа, посылая знаменитые письма с паучком и поджигая здание «Транспортес Нариуала».
Фелисито смотрел и слушал все это с замиранием сердца, с повлажневшими ладонями, предчувствуя близость нового головокружения — такого же, что привело его к обмороку в лавке Аделаиды, но в то же время и со странным чувством, что все это — очень далеко и его не касается. Не имеет к нему ни малейшего отношения. Фелисито не почувствовал себя затронутым, даже когда на экране возникло его собственное лицо, а диктор продолжал вещать о его возлюбленной (он употребил слово «сожительница»), о Мигеле и о транспортной конторе. А зритель в кресле как будто освободился от самого себя, и тот Фелисито Янаке из телеэкрана и радиопрограмм выступал уже как узурпатор, присвоивший его имя и лицо.
Когда Фелисито уже лег, но еще не заснул, он услышал в соседней спальне шаги Хертрудис. Коммерсант посмотрел на часы: около часа ночи. На его памяти жена никогда не задерживалась допоздна. Фелисито так и не смог заснуть, он провалялся всю ночь, по временам размышляя, но все больше не думая ни о чем, прислушиваясь к биению своего сердца.
За завтраком Хертрудис продолжала молчать, она выпила только чашку чая. Вскоре по звонку Фелисито явилась Хосефита с отчетом о событиях в офисе, а также для получения инструкций и записи бумаг под диктовку. Секретарша принесла весточку от Тибурсио, который в данный момент находился в Тумбесе. Узнав о случившемся, он несколько раз звонил домой, но никто не снимал трубку. Тибурсио работал водителем пассажирского автобуса на этом маршруте; как только он приедет в Пьюру, сразу же прибежит в родительский дом. Последние новости настолько потрясли сеньору Хосефиту, что Фелисито с трудом узнавал свою секретаршу. Она избегала смотреть шефу в глаза; единственное замечание, которое она позволила себе отпустить, — это о навязчивости репортеров: еще вчера они сводили ее
За обедом Хертрудис села за стол вместе Армидой и Фелисито, но снова не съела ни кусочка и не произнесла ни слова. Глаза у нее были как тлеющие угольки, пальцы рук плотно сжаты. Что творилось в этой нечесаной голове? Фелисито почудилось, что Хертрудис пребывает в полудреме, что известие о Мигеле превратило ее в сомнамбулу.
— Как страшно все, что с вами происходит, Фелисито. — Армида с озабоченным лицом снова принесла свои извинения. — Знай я об этом заранее, никогда бы не свалилась вам на голову так внезапно. Но, как я вам говорила вчера, мне некуда было податься. Я нахожусь в очень сложном положении, мне было необходимо спрятаться. Если пожелаете, я все подробно вам объясню. Понимаю, у вас в голове большие важные заботы. По крайней мере, поверьте мне в одном: я задержусь всего на несколько дней.
— Да-да, вы мне обязательно расскажете, но лучше не теперь, — соглашался коммерсант. — Когда хоть немножко уляжется буря, которая на нас обрушилась. Не повезло же вам, Армида. Искать пристанища ровно там, где из-за нашей сенсации сгрудились все перуанские журналисты. Из-за этих камер и диктофонов я чувствую себя пленником в собственном доме.
Сестра Хертрудис кивала с понимающей полуулыбкой:
— Я через такое прошла и знаю, что это означает.
Фелисито не понял, что имеет в виду его гостья. Однако разъяснений добиваться не стал.
В тот вечер после долгих колебаний Фелисито наконец решил, что момент настал. Он попросил Хертрудис выйти с ним в телевизионную гостиную: «Нам нужно поговорить наедине». Армида тут же удалилась в спальню. Хертрудис послушно проследовала за супругом в соседнюю комнату. И вот она сидит перед ним в неосвещенном кресле, неподвижная, аморфная, немая. Хертрудис смотрела на мужа, но как будто его не видела.
— Я думал, у нас никогда не будет повода говорить о том, о чем мы сейчас будем говорить, — осторожно начал Фелисито. К своему удивлению, он заметил, что голос его дрожит.
Хертрудис не шевелилась. Она была облачена в неопределенного цвета платье, нечто среднее между халатом и подрясником, и смотрела так, как будто Фелисито в комнате не было; глаза ее мерцали спокойным огнем на этом брыластом лице с большим, но выразительным ртом. Руки она держала крепко сцепленными на животе, как будто боролась с нестерпимой болью в желудке.
— Я подозревал с самого начала, — продолжал коммерсант, с трудом перебарывая нахлынувшую нервозность. — Но ничего не говорил, чтобы не заставить тебя стыдиться. Я унес бы этот вопрос с собой в могилу, если бы не произошло то, что произошло.
Фелисито глубоко вздохнул. Его жена не сдвинулась ни на миллиметр и даже ни разу не сморгнула. Она казалась каменным изваянием. Невидимая глазу мошка принялась жужжать где-то в комнате, натыкаясь на стены и потолок. Сатурнина поливала цветы в саду, и было слышно, как вода из лейки капает на землю.
— Я хочу сказать, что вы с матерью меня обманули. — Фелисито отчетливо проговаривал каждый слог. — Еще тогда, в «Рожке». Теперь мне это уже не важно. Прошло много лет, и, уверяю, для меня сейчас не имеет значения, что вы с Атаманшей запудрили мне мозги. Единственно, что мне нужно, чтобы спокойно умереть, — это твое подтверждение, Хертрудис.