Скучная, скучная сказка
Шрифт:
– Мари, дитя мое, – прошептал шарманщик. – Видно пришло время…
Он закашлялся и сунул руку в глубь старого военного плаща. Туда, к самой груди, где хранилось единственное его сокровище, маленькая серебряная табакерка, с которой он не расставался ни на секунду, лишь изредка доставая её, когда рассказывал о свое встрече с Наполеоном: “ … и тогда император коснулся моей щеки и громко произнес – “Смелее, мой мальчик! С такими храбрецами, как ты, я завоюю весь мир!”. и подарил мне эту вещь.” После чего Огюстен поднимал табакерку повыше, чтобы каждый
– Отнеси эту вещь папаше Кошену. Он давно положил на неё глаз, но я не хотел продавать. Да видно теперь уже пора. Напомни старому скряге, что её держал в руках тот, чей портрет висит у него над камином и что, дав за нее меньше ста франков, он оскорбит этим самого императора!
И с этим напутствием, данным ей Огюстеном, вся в слезах, маленькая Мари взяла серебряную вещицу, и забыв запахнуться теплым платком, выскочила на улицу и побежала в сторону городской ратуше, рядом с которой находилось заведение папаши Кошена…”
Мария с улыбкой смотрела на Артема.
– Да, наверное, так лучше. – сказала она. – Получается так как ты хотел – очень печально.
– Я не этого хотел. – поморщился тот, как от мигрени.
– А по-моему, именно этого. – не сдавалась Мария. – Ты хотел, чтобы читателям стало грустно. Так же грустно, как и тебе. Чтобы они захотели пожалеть твоих героев, и чтобы им стало жалко тебя…
– Мне не нужна жалость! Ни их ни твоя!
Артем тяжело поднялся из-за стола и, хромая, заходил по кухне, натыкаясь на стулья и прочую мебель.
– Какой мне толк от того, что кто-то меня пожалеет? Здоровее я от этого стану? Или богаче? Я помру может завтра и мне будет абсолютно плевать, пожалел кто-то моих героев или нет. С чего ты решила, что мне самому их жалко?
– Никакого. Но тебе зачем-то это нужно. – Мария была спокойна, на грани равнодушия. В её лице появилась несвойственная ей до этого момента холодность. – Ты не обижайся, многие писатели грешили тем же. Вспомни того же Достоевского с его Мальчиком у Христа на елке. Я не знаю зачем тебе нужно. Тебе самому надо разобраться. – Мария прислушалась к чему-то далекому. – Ты уверен, что допишешь эту сказку?
Артем оторопело замер посреди кухни и через секунду на пол упал задетый им стул.
– Я не знаю…
И он стал поднимать опрокинутый стул. Но тот никак не хотел становиться на свои четыре ножки и сколько Артем не пристраивал его на пол, стул все равно норовил завалиться на бок.
– Пойми меня, – бормотал Артем. – Я же не писатель. Меня, в отличие от Достоевского, не торопит издатель, мне никто не заплатит ни копейки за мою графоманию. Какая мне разница, допишу я эту сказку или нет? Мне интересен процесс.
Стул все никак не хотел стоять ровно и Артем, все больше раздражаясь, то ли на стул, а то ли на Марию начал повышать голос доходя почти до крика.
– Какое мне дело что и кто подумает, если я, скорее всего, об этом не узнаю. Считай, что мне просто скучно.
– Артем, не кричи. – Мария приложила палец к губам. – Ты не один. В коридоре кто-то есть.
Глава III
И действительно, в ту же секунду дверь приоткрылась и из коридора на кухню зашел человек.
– Здравствуйте! – поздоровался он весело, но в то же время настороженно. – Извините, если помешал. Вы репетируете?
Человек этот был высок, черноволос и одет по-зимнему, из-под его локтя выглядывал ещё один. Этот, в свою очередь, был мал ростом, лопоух и вид имел вопросительный.
– Артем Александрович, вы извините, что побеспокоили, но у вас новый сосед. – проговорил маленький, показав глазами на высокого.
Высокий же, сразу после этих слов, сам уже спешил представиться. Впрочем, делал это вальяжно и до неприятности обаятельно.
– Сергей. – проговорил он почти басом. – Или, как изволит меня называть Виктор Тимофеевич, – на этих словах он кивнул в сторону своего спутника. – Сергей Дмитриевич.
Он протянул было руку для пожатия, но на ней висел объёмный целлофановый пакет. Со смехом и извинениями Сергей Дмитриевич начал снимать его с руки и искать для него место на полу или каком-нибудь стуле. Ещё один пакет уже стоял в углу, а через плечо у вновь прибывшего висела дорожная сумка среднего размера. Началась обычная для таких ситуаций неловкая суета, во время которой Артем беспокойно переводил глаза с одного мужчины на другого, а те, в свою очередь, мешали друг другу разобраться с пакетами, сумками. Наконец они оба наткнулись на сломанный стул и после недолгих и бессмысленных попыток привести его в горизонтальное положение и попыток водрузить на него пакеты, пришли наконец к выводу, что он, все-таки сломан.
– Он сломан, по-моему,. – сказал наконец высокий Сергей Дмитриевич.
– Кажется сломался. – робко предположил Виктор Тимофеевич.
Эта новость, ерундовая, надо сказать, новость, кажется, здорово расстроила вновь прибывших. В глазах у Сергея Дмитриевича появилось выражение некоторой досады, а у Виктора Тимофеевича, даже нечто похожее на страх. Впрочем, скорее всего это Артем был так раздосадован внезапным появлением двух этих визитеров, так некстати было их вторжение на кухню, что приписал свое настроение незваным гостям.
– Александр Македонский тоже был великий полководец, а зачем же табуретки ломать? – процитировал высокий, потеряв наконец всякую надежду поправить как-то стул.
Широко улыбнувшись, он стал доставать из пакетов продукты и ставить на стол или в холодильник. Это был привычный набор, который покупал каждый поселившийся в квартире на перекупном переулке. Тут была непременная бутылка водки, хлеб, сыр, колбаса и пельмени. Были и привычные извинения, обещание не стеснить, просьбы разрешить поставить или подвинуться, вопросы о месте работы и месте учебы, приглашения разделить трапезу и даже выпить совместно рюмку-другую.