Скверная жизнь дракона. Книга шестая
Шрифт:
Когда я осознал этот не самый приятный момент — то на склоне холма уже бродили два ошарашенных разумных. Один морщинистый, другой с идеальным пробором в волосах. Хубар остановился около меня. Мы с минуту переглядывались задумчивыми взглядами, пока церковник не попросил вот этот вот странный феномен с исчезновением нежити не указывать в отчёте. Я за такие предложения всеми лапами всегда за, полностью и категорично.
Вечером того же дня, кряхтя от боли и мечтая об обезболивающем яйце хитца, я кое-как заполнил отчёт для церкви. С ним Хубар умчался следующим утром. Мы остались вчетвером: я, Клаус и два матона. Боевые маги по ночам сменяли друг друга, когда
Ещё до отъезда от скверны, я разузнал у Клауса о предстоящей дуэли. Если раньше мне казалось, что из одной скверной передряги я влетел в другую, то после объяснений я точно понял — из детской песочницы я сам себя бросил в клетку с голодными крокодилами. На этой треклятой дуэли сражаются равные друг другу маги или ученики. Именно поэтому я почти всё время торчал в бараке.
Мы с Касуем оба контрактники первого года, но занятия посещаем разные. С матонами обычные ученики не занимаются; на занятиях с тёмным эльфом я прохожу темы гораздо поздних курсов; начертательная магия у Кузауна где-то местами затрагивает аж третий и четвёртый год обучения, хоть в основном магистор объяснял мне прописные истины, знакомые каждому магу с подмастерья; а восстановление книг в архиве вообще к обучению не относится.
Но главную причину моего вынужденного заточения озвучил в коротком послании Хубар, на второй день после моего возвращения отправив Валдиса Намата, веснушчатого парня по кличке Носок. Пряча от взоров светящуюся татуировку, ошейником обвивавшую кожу, нутон поспешил передать мне конверт с символом Всеобщей Церкви и поспешил уйти.
Хубар держал мой долг от имени церкви, и церковь пыталась оградить своего должника от внезапно упавшего с крыши кирпича, взорвавшейся мастерской или чего похожего. Именно поэтому церковник попросил магистрат «сберечь» меня в бараке. Я лишь засмеялся, прочитав эти строки. Нет, причина крылась в другом.
Из четырёх раз, когда меня такого красивого выпускали из барака — один раз пришёлся на церковь. Церковники вызвали меня поздним вечером, практически ночью, в огромном зале был только старый трихтих и его ученик трихтоних. Сперва пришлось пройти через опостылевшую процедуру дознания, с вполне предсказуемым результатом. Я уже было подумал, что церковники начнут полоскать мне мозг вопросами о произошедшем, вычищая извилины до блеска щёткой для обуви — но вместо этого они лишь осведомились о моём самочувствии и сообщили, что результаты исследования приняты в главном соборе Всеобщей Церкви на южном материке. На этом все новости закончились, меня отпустили обратно в барак. Когда я только собрался уйти — старый церковник пожелал мне успехов на предстоящей дуэли. Он говорил с надменным, торжествующим оттенком в голосе, будто готовился получить долгожданный подарок на день рождения.
Действительно, что может быть приятней, чем избавится от морщинистого недоразумения, ставшего сулином? Может, только если церкви поможет магистрат академии. Хотя магистрат удовлетворил бы любой результат. С благородным домом Миастус всё понятно: в наёмников и недавний поход они вложили много средств. Мотивация церкви тоже ясна: не рушить паритет трёх сил в академии, а избавится от морщинистого сулина, ведь ксат не должен быть частью Всеобщей Церкви.
Но с интересами магистрата всё неоднозначно.
Я первый ксат, кто стал учеником магической академии от начала церковного летоисчисления. На всех двух материках, за непостижимее десятки сотен лет, во всех возможных магических академиях — я первый морщинистый ученик. Магистрату выгодно избавится от такого недоразумения. Особенно, если вспомнить слова тёмного эльфа, что старый архимагистор может видеть истинную магическую природу вещей и живых существ. С другой стороны, магистрат сделал слишком много для моего выживания. И читая копию дневников давно умершего магоса Фласкара Агисароса — я примерно понимал, чего именно хотела академия.
Оставшиеся три раза, когда под конвоем двух матонов меня выводили из барака, пришлись на баню. Я мылся в одиночестве, подолгу наслаждаясь паром и горячей водой. Во второй раз недалеко от бани ошивался мой наставник. Густах сначала растерялся, своим живым пронзительным взглядом впившись мне в лицо, но потом резко кивнул и принялся жестикулировать. Сначала нутон показал руками квадрат, потом как листает страницы в книге, а после показал большой палец, намекая, что сам занялся восстановлением той книги. Четвёртым и последним жестом Густах поднял над головой кулак, подбадривая меня. Я кивнул наставнику в ответ, мысленно пообещав самому себе пересмотреть отношение к этому разумному.
Всё остальное время я проводил в комнатах, читая книги и изредка встречаясь с Улой. Девочка хоть и была приписана за мной как личный невольник, но ей запретили подолгу оставаться в комнатах. Но даже её короткие послания от брата многое прояснили. Во всём происходящем чувствовалась коварная ирония судьбы.
Работающие на складах невольники говорили, что академия будто готовилась принять кого-то важного: проверялись запасы продовольствия и в Настрайске закупалось недостающее, а ещё несколько передвижных прилавков, где готовили еду. Как брату Улы сказала одна из невольниц, Утара, прожившая в академии с младенчества — подобное происходит впервые с тех давних дней, когда началась война. Все разумные в академии застыли в предвкушении очередной забавы. И не абы где, а на стадионе. Где начался мой путь в академии и, как бы всё ни прошло, там он и закончится. В том или ином смысле. Но я по этому поводу ничего не чувствовал, вообще ничего.
Какая-то отрешённость, даже полное безразличие завладело моим сознанием. Что происходит в академии, кто приезжает, что будет потом — всё это мне казалось чем-то незначительным, ущербным и прогнившим. Тем, к чему не хочется прикасаться. Меня даже не волновали правила проведения дуэли, хотя должны были. Если их свести к простым объяснениям, то: драться могут только два равных друг другу мага; сражаются они до смерти одного из них; и всё нажитое в академии имущество проигравшего достаётся победителю.
Казалось бы, от последнего пункта должна была возбудиться жадная натура одного из моих внутренних хомяков, по имени мистер Счастливчик — но все три животинки от моей скверной жизни давно сдохли, а их могилки поросли бурьяном. И воскрешать хомяков этих я как-то даже не хотел. Возможно, это тоже следствие моей отрешённости. Я бы мог решить, что меня поразила душевная хандра, депрессия ударила в сердце — вот только у меня всё ещё были интересы. Один из них даже на двадцатый день в заточении вызвал многие вопросы.