Скверные истории Пети Камнева
Шрифт:
Проклиная все на свете, потому что у него было много домашних дел и
он устал, Михаил Борисович отправился на поиски. Сходил на речку, по берегам которой на затоптанной, в проплешинах, траве валялись немногие голые отдыхающие и ловили последние солнечные лучи. Потом по наитию направился на станцию, где Елену Петровну и обнаружил. Ее, свою старую любовь, всей жизни, как он говорил выспренне. Хоть теперь и не был в этом уверен. Впрочем, он всегда точно знал, что рано или поздно она будет ему принадлежать. Потому что он был тверд в достижении своих целей и умел ждать.
Нет, Елена
Но едва прошло девять дней после похорон, Лиза объявила, что она и ее новый муж начинают делать в квартире капитальный ремонт.
Включая трубы. И уже одолжили денег. Что ремонт продлится чуть не все лето, и она, Лиза, уже нашла небольшую квартиру, в которую они все и переедут на это время. А если тебе, мама, будет неудобно, то
Петя обещал устроить тебя в пансионат.
– Все будет хорошо, мама, и мы все потом здесь распрекрасненько устроимся, – говорила Лиза, наливая чай, не выпуская при этом сигарету изо рта. – Ты только посмотри, до чего все здесь запущено.
Так жить нельзя.
Елена Петровна подумала, что без мужа она жить распрекрасненько уже не будет никогда, кроме того, ее коробила Лизина деловитость, но она соглашалась, да, ремонта давно не делали. Хорошо, в пансионат, не в дом престарелых, подумала Елена Петровна, но вслух ничего не сказала. И возражать не стала: теперь она целиком зависела от дочери. И только попросила сначала перевезти ее в эту самую квартиру, а лишь потом начать здесь все крушить. И только в этом
крушить можно было угадать всю меру ее одиночества и отчаяния.
Снятая Лизой квартира была неподалеку, чтобы было удобно следить за ремонтом. Вот только жить в ней вчетвером оказалось невозможно: две запущенные комнаты, одна из которых проходная, маленькая кухня. И – делать нечего – Елена Петровна напомнила Пете о его обещании. К ее удивлению, он все сделал быстро и добросовестно, и уже через день отвез ее за город, в опрятный Дом творчества в Переделкине, поселил в приветливой светлой комнатке с отдельной ванной и туалетом. И первые три дня предупредительно прожил в соседнем с материнским номере.
Мать и сын давным-давно не оставались вдвоем. У Пети на мать была колоссальная затаенная обида. Когда он – жив и бодр еще был отец – преподнес матери свою первую книжку, она, прочитав, сказала Лизе, а та передала брату, что, мол, похоже, писала все это не очень умная женщина. Отец же не поленился пойти в магазин, закупил две пачки экземпляров, дарил коллегам и знакомым, гордился сыном.
Елена Петровна, рассказывал потом Петя, поселившись в Доме творчества, отказывалась покидать комнату, даже форточку упрямилась открывать, опасаясь простуды. Ходить в столовую нужно было по улице, и от этого мать тоже отказалась категорически: на дорожках оставалась наледь, было скользко, она боялась упасть. Три дня Петя носил ей из столовой еду в судках, и ему было неприятно присутствовать при том, как мать, отказываясь снимать траурную косынку, жадно и неопрятно ест.
Потом они пили чай. Нужно было о чем-то говорить. Петя сказал, что недавно перечитал Толстого и в “Войне и мире” нашел очень много такого, чего не замечал в юности. Елена Петровна осведомилась, несколько пренебрежительно, о чем именно он говорит. Ну, например, о том, как обращался с крепостными Николай Ростов, усмиряя бунт в
Богучарове. То есть Толстой если и любил так называемый народ, то
трезвой любовью.
– Уж не спьяну, верно, – молвила Елена Петровна, показывая на фляжку с коньяком, которую Петя прихватил к чаю. Но вдруг вспомнила о градуснике под мышкой, завозилась. А Петя подумал: что ж, он приехал на три дня, с утра за руль не садиться.
Он стал с азартом разливаться о том, как Толстой использует самые расхожие приемы приключенческой литературы. Его сюжетные ходы построены на немыслимых совпадениях: Ростов вызволяет княжну Марью, но она – сестра жениха его сестры; похищающий Наташу Курагин – брат жены Пьера, который будет мужем Наташи, и тому подобное. Эти приемчики он использует не реже, чем Эжен Сю. Но у него все эти неправдоподобия и натяжки не бросаются в глаза, как у Достоевского, кажутся естественными. Вообще забавно, что на обе столицы огромной империи нашлось только две титулованных барских семьи, которые и переплетаются бесконечно, – гениальная компактность и условность.
– Скажем, – увлекался Петя, глотая коньяк, – когда, наконец, подводы
Ростовых трогаются с Поварской, то мало того, что по чистой случайности в обозе оказывается кибитка с умирающим князем Андреем, но при выезде на улице им попадается Пьер. Он же оказывается среди пленных, когда Денисов отбивает фуры у бегущих французов и когда погибает Ростов-младший…
Но Елене Петровне было не до Толстого. Ей нужно было в туалет, и она соображала, что бы такое полезное сделать заодно, коли все равно вставать: нужно было взять что-то в ванной комнате, что именно – она забыла.
– Толстой был гений, – сказала Елена Петровна.
А ты говно собачье, продолжил за нее Петя мысленно.
От этих трех дней, проведенных с матерью, у Пети остались самые тягостные впечатления. Он пересказал мне потом еще одну материнскую сентенцию: ты был в юности такой неуправляемый, мы с отцом думали, что тебя убьют или посадят. Она не сказала мы боялись за тебя, пожимал плечами Петя, и произнесла эту дичь как будто с сожалением.
Петя вспомнил, что много лет назад с немалым удивлением услышал от нее не в свой адрес, но по какому-то постороннему поводу, что, мол, даже для того, чтобы быть преступником, нужно иметь смелость. Он запомнил и тон, и ее взгляд и понимал, что она хочет сказать: а вот ты у меня – трус. Это тоже было несправедливо, трусом Петя не был…
Мы сидели с Петей в подвальном ресторанчике недалеко от моей нынешней и его бывшей редакции. И немало выпили. И вдруг он сказал: все дело в том, что мой отец женился на ней – он часто говорил не
мать, но она, – когда мне был уже год. Он не хотел жениться, это бабушка рассказывала, всегда отца не любившая, и женился только потому, по бабушкиной же версии, что все вокруг повторяли: какой красивый у тебя сын, Витя, и как на тебя похож.
– Гордая матушка, – сказал Петя, – была, конечно, оскорблена. Но она любила его и простила. А вот меня – не простила…