Скворечник, в котором не жили скворцы
Шрифт:
И опять все выпили.
Моя тетя Лида предложила выпить за здоровье Василисы Акимовны Одинцовой и Павла Ивановича Кобешкина, за то, чтобы они скорей выписались из больницы.
Андрей Глебович стал наливать себе сам. Он наливал помногу и выпивал до дна. Он много выпил в тот день, молчал, а потом встал и сказал:
– Я хочу выпить за тебя, Вовка, за тебя, Владимир Васильевич, за твою золотую голову и за твою работу. Я надеялся на тебя, когда ты был совсем еще мальчишкой и когда ты был студентом. Я знал, что ты из тех, кто дарит людям счастье
Андрей Глебович замолчал на мгновение и добавил:
– Пусть наши самолеты будут самыми лучшими в мире, Володя, и пусть...
Тут встал Владимир Васильевич. Видимо, он боялся, что Андрей Глебович скажет что-нибудь лишнее.
– Как хорошо, что я родился и вырос в этом доме, - сказал Владимир Васильевич.
– В этом доме и в этом переулке. Каждому из вас, сидящих за этим столом, я обязан всем, что во мне есть хорошего. Но больше всего я обязан двоим из вас. Может быть, только благодаря Андрею Глебовичу я понял, что мелочи изменяют лицо мира и что "инженер" происходит от английского слова, означающего "порождать", "вызывать из небытия".
– Не совсем так, - тихо заметила тетя Лида.
– От латинского.
К счастью, кроме меня, никто ее не услышал.
– Еще я низко кланяюсь Егору Алексеевичу, одному из тех людей, без кого руда не стала бы металлом, а металл остался бы слитком. За вас, мои учителя!
– Владимир Васильевич поднял свой стакан.
– За вас, мои учителя, за то, чтобы каждый из нас отдал все для борьбы с фашизмом!
На столе давно не осталось никакой еды, и бутылки давно опустели, а мы все сидели в этой комнате, потому что хотели быть вместе как можно дольше.
Было еще много разговоров, и я подумал, что мне тоже очень повезло родиться и жить в этом доме.
– Вовочка, а когда кончится война?
– вдруг очень громко спросила Ольга Борисовна. Она смотрела сразу и на сына и на Егора Алексеевича Гаврилова.
– Неужели этот кошмар может длиться долго?
Ее сын, наверно, не знал, какие жаркие споры бывали у подъезда нашего дома.
Если б знал, ответил бы точнее.
– Война всегда длится дольше, чем хочется хорошим людям, - сказал он и поднялся из-за стола.
– Нам пора.
Все стали прощаться и выходить в коридор. Я тоже вышел.
Владимир Васильевич надел пальто, кепку и нагнулся к чемодану. Тут я решился и тронул его за рукав.
– Я отдал ваш журнал Ольге Борисовне еще утром.
– Знаю, - кивнул он.
– Ты не вешай носа, а заруби себе на нем три зарубки.
Я совсем осмелел и спросил:
– А почему там было написано про керосин? Разве в авиации применяется керосин?
– В авиации применяется даже кефир, - чуть заметно улыбнулся Владимир Васильевич.
– Говорят, что Чкалов, например, иногда пил кефир.
– Нет, правда?
– спросил я.
– Могу дать исчерпывающий ответ, - чуть шире улыбнулся Владимир Васильевич.
– Теплотворная способность керосина достаточна высока, а при определенных режимах горения он удобней бензина. Надеюсь, ты абсолютно все понял.
Я абсолютно ничего не понял и ответил так:
– Теперь мне все ясно. Можете быть уверены, что я никому об этом не скажу.
– Значит, понял, - во весь рот улыбнулся Владимир Васильевич и поднял чемодан.
Мы стали спускаться вниз. У подъезда я увидел светло-бежевый "ЗИС-101". Шофер стоял у открытой дверцы и этим торопил отъезжающих.
Наверно, все завидовали Ишиным. Во всяком случае, я завидовал. Они были первыми людьми в нашем доме, которые летели самолетом. До войны на самолетах в нашем доме не летал никто, ну, кроме самого Владимира Васильевича. Даже Гаврилов не летал. По-моему, до войны на самолетах вообще летали только летчики и полярники. Это теперь все летают: и в гости, и в отпуск, и в командировку, и даже в пионерские лагеря на юг. И между прочим, подавляющее большинство теперешних самолетов летают на керосине. Во всяком случае, все реактивные и турбовинтовые.
Машина тронулась, свернула за угол. А мы стояли у подъезда: Егор Алексеевич, Андрей Глебович, Галя, тетя Лида и я. Стояли и смотрели.
Из-за колокольни на углу появились два человека. Я сразу узнал Шурку и участкового Зайцева. Они шли к нам, оба усталые и хмурые.
– Поймали?
– спросила тетя Лида.
– Нет, - коротко ответил Зайцев.
– Толика поймали, - сказал мне Шурка.
– Он говорит, что Петын с новыми документами уехал в Ташкент.
– Эх, - вздохнул Гаврилов, - шпионов ловили, а фашиста упустили. Нужно, чтоб люди с детства могли отличать человека от фашиста.
Егор Алексеевич говорил это всем. Он смотрел куда-то поверх наших с Шуркой голов, но мне казалось, что он смотрит на меня и что все смотрят на меня.
ЧТО БЫЛО ДАЛЬШЕ
Во второй половине октября 1941 года, когда фронт придвинулся к Москве и через поля совхоза, где мы летом просили машину, пролегли противотанковые рвы, а над Москвой вперемешку со снегом летали фашистские листовки, когда над Мавзолеем был воздвигнут двухэтажный фанерный дом с мезонином, когда на улицах в центре города появились долговременные огневые точки, когда мы с Шуркой помогали строить баррикады возле нашего моста, а на ближних улицах стояли надолбы, - Сережа Байков и Галя Кириакис ушли на фронт.
У Гали была справка об окончании курсов медсестер. За Сережу хлопотала комсомольская организация.
Они ушли на рассвете, когда из репродукторов возле кинотеатра звучала первая песня той поры - "Священная война".
В тот день после работы к тете Лиде пришел Андрей Глебович. Он долго сидел за столом, мешал ложечкой чай в стакане, но не пил его. Просто сидел за столом, ничего не говорил и мешал ложечкой чай в стакане. До сих пор я слышу, как позвякивает эта ложечка.
Вечером, как всегда, была воздушная тревога.