Сквозь смерть и время
Шрифт:
Как впоследствии стало известно, произошла ошибка, стоившая жизни командира 1-го огневого взвода. Во время прицепки орудия к трактору, он попал между машинами и был раздавлен.
Возвратившись назад, нашли все на своих местах: проложили связь, развернули рацию, и батарея была готова к бою.
Случается в жизни, что с первого раза можно определить хорошие качества человека, к которому появляется искреннее расположение и уважение. Вот таким человеком оказался командир 5-й батареи, с которым я был из одного города. Кроме личных качеств верного друга, он был прекрасный стрелок артиллерист, что доказал на манёврах, в которых наша батарея вышла на первое место.
К вечеру после стрельбы и ужина двинулись на запад, по лесной проселочной дороге, вдоль озера.
Был теплый майский вечер, пахло перегнившей листвой, острым запахом дубняка и горькой осины. Озеро тянулось узкой полоской с востока на запад. Наступали сумерки, но вода в озере оставалась прозрачной как слеза. Лучи заходящего солнца падали на деревья, бросавшие тень на озеро и вода в этом месте была бурой и отдавала бездонной пустотой. Я исколесил Литву вдоль и поперек, но красивее этого восточного места страны не видел нигде, хотя почва здесь для крестьян была скудная, но природа дарила им цветочную красоту,
Так, с ночными остановками и сном под открытым небом, проехали мы Вильно, Каунас и к вечеру второго дня остановились в городке Россейнай. Пробывши в нём трое суток, двинулись дальше, и последним городком нашей стоянки был Тауроген, в трех километрах от немецкой границы. Часть наших бойцов (огневые взводы) осталась перед городком, а мы поехали по шоссе в поисках места для НП. (наблюдательный пункт). На окраине городка, на берегу речки, такое место и обнаружили. В стороне от реки находился католический храм, большой двор, двухэтажный дом, в котором и остановились. Рано утром отправились за боевым снаряжением на склады, бойцы сдали винтовки, получив взамен карабины и другую материальную часть. Наблюдательный пункт мы устроили на церкви, откуда была видна вся окрестность. Меня лейтенант оставил при себе, спать в доме священника. Все эти дни чувстовалось какое-то напряжение. По мосту на правом фланге день и ночь шли машины, танкетки, орудия и все исчезало в пыли, как в грозной пасти зверя, имя которому — война, и приход которого невольно чувствовался инстинктивно каждому бойцу.
План «Барбаросса»
Наступил рассвет 22 июня 1941 года. По линии западных границ от Баренцова до Черного моря загремели залпы немецкой артиллерии. Здесь наступала сильная группа фельдмаршала Бока, нацеливая главный удар на Минск, после Смоленск, Москву, а группа фельдмаршала Лееба имела задачу забрать Прибалтику и выйти к Ленинграду.
В это утро творился сплошной ад — раздавался страшный грохот, рвались снаряды, над головой выли самолеты, звенели выбитые стекла. Война вступила в свои права. Самолеты летали так низко, что воем своим заглушали артиллерийские разрывы. Обстрел нашей местности, на которой стоял дом священника и нашего временного убежища, вскоре прекратился и немцы перенесли огонь на центр города, а за рекой показались первые немецкие танки, обстреливавшие из орудий и пулеметов наши огневые точки. Последние держались с час, пока не влетели на воздух от вражеского огня, похоронив под своими обломками защитников. Мост, перед отходом наших войск, был взорван пограничниками и обломки свай, а также крутой подъем берега реки, не давали немецким танкам проходу. Эта преграда спасла на первое время защитников от плена. Я с большим риском взобрался на церковь и, как ни странно, за исключением выбитых стеком, никаких попаданий в нее не было и находившимся там предложено было опускаться в подвал, куда бойцы и спустились.
Перед командиром батареи стоял разведчик и докладывал, что немцы наводят понтоны, дорога забита разбитыми машинами, убитыми лошадьми и ехать можно только по улицам городка, минуя главную дорогу. После этой информации командир батареи приказал собираться. В это время заработал телефон. Связисты добрались до огневой позиции. Им комбат приказал взорвать все, что они не могут забрать с собой и двигаться на Скаудвилли, пообещав догнать их в дороге. На горячую просьбу священника, комбат разрешил ему и его сестрам ехать с нами до околицы города…
Город был основательно разбомблен: торчали трубы догоравших домов, дополнявших треском пожара шум самолетов, слышались далекие артиллерийские разрывы и, нигде, ни одной души кроме нас. Осторожно минуя воронки от разорвавшихся снарядов, мы выехали за город. Священник пошел с сестрами по проселочной дороге. Подъезжая к лесу мы стали встречать бойцов, пехоту, пограничников, приписной состав с лопатами, кирками, прямо с работы, все по виду были спросонья без обуви и гимнастерок; вся эта масса брела по обочинам дороги, опустив головы. На их измученных лицах лежала печать полнейшей покорности судьбе. Мы проехали еще с километр, и тут, возле деревянного моста, нас задержал пехотный майор из штаба дивизии, он направлял отступавших в места сбора. Тут же сапёры минировали мост. Майор проинформировал нас о противнике и сообщили, что наша батарея должна держать под обстрелом дорогу около Скаудвилля, дабы задержать наступающие немецкие танки, пока не подойдет танковая дивизия Черняховского (в конце войны он был в звании генерал-полковника и командовал фронтом), у Скаудвилля мы догнали батарею, стоявшую по обочинам дороги и поджидавшую нас. По дороге двигались грузовики, легкие орудия, которые тянули лошади, танкетки, двуколки — издали казалось все это сплошной лентой.
В это время из-за леса вынеслись три немецких самолета-разведчика, промелькнули над нами и начали набирать высоту, одновременно разворачиваясь вдоль дороги. Началась паника. Успевшие убежать в лес — спаслись. Самолеты один за другим, с небольшими интервалами, со страшным ревом неслись вниз, пуская пулеметные очереди. Мы бросились с дороги, но камни и стрельба прижали нас к земле. После третьего налета самолеты набрали высоту и улетели к границе. Поднявшись с земли мы пошли к нашим машинам и орудиям. Все было цело. Только кругом слышались
Вскоре после начала немецкой артподготовки из штаба передали об открытии огня по линии границы. А для борьбы с нашим огнем немцы выделили крупнокалиберную артиллерию, штурмовую авиацию и держали под обстрелом дорогу Тауроген-Шаулей. В воздухе висели баллоны, с которых они корректировали огонь своих батарей, и связь со штабом полка сразу же прекратилась, а остальное мы знали. Собрав остатки сухого рациона и разделив между собой, немного позакусили. Я прилег около машины и закинув руки за голову смотрел в синее бездонное небо, на котором одна за другой зажигались звездочки, и мысли уносились далеко-далеко, в родной город Шую. Папа вернулся со службы, все сидят около радио — ведь началась война, мама плачет… Им не известно, что я нахожусь на самой границе, последнее письмо я послал из летнего лагеря… Становилось темно, деревья стояли словно насторожившись; казалось, что вся природа прислушивается к далекой артиллерийской канонаде. Отдохнув, мы двинулись в юго-восточном направлении. Дорога была чрезвычайно трудная, приходилось валить деревья и делать настилы, ибо машина застревала на неровной, в выбоинах и ухабах, дороге. В полночь остановились. Канонада усилилась, пролетали самолеты, в небе висели ракеты, начинался бой на подступах к Каунасу. Оставив орудия для занятия О. П. (огневой позиции) взвод управления пошел вперед. Не доходя до дороги Мемель— Каунас остановились на опушке леса, выслав разведку. Вскоре она вернулась, найдя место для Н. П. Связисты побежали прокладывать линию, а мы стали копать окоп рядом с большой сосной. Когда пришло первое известие с О. П., что батарея готова, стало светать. Телефон и радио работали отлично. Вдруг сразу, совсем неожиданно, из леса выскочил танк, сбоку под башней был виден крест. «Приготовься!» — крикнул командир батареи. Ждать пришлось недолго, показались два первые танка, потом еще один и автомашины… Командир крикну: «Первому орудию, огонь!» и снаряд, словно хрюкающий поросенок, пролетел над нами, разорвавшись за дорогой, Сделав поправку, комбат вторично крикнул: «Батарея, огонь!» Дружно ударила батарея, четыре снаряда рванулись к врагу, видно было, как люди забегали вокруг загоревшейся машины. Лейтенант наш стоял рядом со стереотрубой, перенося огонь вправо, влево. Танки стали нас обстреливать из орудий и пулеметов; первые разрывы начались перед холмом, с каждым залпом все ближе и ближе к нам, пули свистели и взрывали землю вокруг, осколки снарядов не давали подняться. Мы залегли и только комбат корректировал стрельбу и в промежутках разрывов слышался его голос: «Огонь!».. «Огонь!» Я лежал недалеко от лейтенанта, как вдруг пламя огня осветило его лицо. Когда дым рассеялся, командир лежал раскинувши руки, вниз лицом, и как бы целовал землю. Из правого виска медленно сочилась кровь. Первое мгновение я ничего не слышал, в ушах стоял сплошной звон, голова болела; я подполз к комбату, перевернул его — он уже не дышал… В дерево, под которым мы находились попал снаряд, расщепил его и оно еще дымилось. Телефонная связь оборвалась, один из осколков снаряда попал в рацию, чем спас радиста от смерти. Посмотрев в бинокль в сторону противника, я увидел, как два немецких танка двинулись в нашу сторону и предупредил об этом лейтенанта, командира взвода управления; он крикнул: «Вниз!» и мы покатились с высотки. Немцы продолжали бить из орудий по нашему месту, а мы вскочили в машины и шум моторов заглушил разрывы снарядов.
Лесная дорога была извилистая, на крутых поворотах наша машина съезжала на обочину, мы ее вытаскивали и снова продолжали углубляться в лес. Километров через 10 остановились, пробыв здесь остаток дня. Командир взвода, после долгого разговора с командиром разведки, приказал мне идти на огневую позицию и передать, что произошло с нами, и чтобы они двигались на Шаулей. Повесив автомат через плечо, я взял два диска, револьвер и пошел на запад. Ночь стояла светлая, слева на небе белел серп луны, временами слышалась артиллерийская канонада и, если бы не звездное небо, трудно было бы различить, что это — гром или стрельба. Лес становился реже; когда я вышел на поляну, сзади стояло зарево пожара и гул канонады прекратился, стало тихо, лишь потрескивали сухие сучья под ногами, да изредка слышался крик ночной птицы. Пройдя часа два решил отдохнуть, поскольку знал, что до нужного места осталось не более километра. Невдалеке показалась крыша крестьянского домика, за ним виднелась дорога и кладбище. Пригнувшись, я двинулся к дороге, как неожиданно споткнулся и полетел вниз, очнулся — я лежал на чем-то мягком и живом. Сразу не смог сообразить в чем дело, пока подо мной не послышался крик на литовском языке. Тут только я понял, что в яме отсиживался крестьянин, ожидая когда пройдет фронт; я зажал ему рот и приказал молчать. Переждав немного я решил идти дальше, вылез из своего убежища и начал переходить дорогу и… попал под обстрел; вокруг словно осы жужжали трассирующие пули. Я бросился к кладбищу, залег за памятник и выпустил очередь из автомата — куда-то в темноту. Это еще больше ухудшило положение. Стрельба пошла по памятникам, к ней присоединилось чавканье минометов; дольше лежать я не мог, перелез через ограду, прыгнул в темноту и покатился вниз. Обрыв был крутой, я докатился до речки, поднялся и бросился бежать по берегу. Путешествие мое по неизвестному маршруту продолжалось до рассвета. Я залег в густой кустарник. Тут только усталость охватила меня, не спал ведь двое суток, болела голова и все тело, одежда порвалась. Перезарядив автомат, я лег в траву и забылся в мертвом сне.