Шрифт:
Обморок
Что ожидает тебя в Стамбуле, если твоя жена упала в обморок в автобусе через пятнадцать минут после приземления? Если верить в систему знаков, посылаемых нам вселенной, то я не мог быть уверен на сто процентов в правильности выбора трактовки из числа тех, что приходят на ум, впрочем, возможно, та единственно верная и не пришла, не смогла проявиться на фоне стресса. И вот, пока я выволакивал бесчувственную Анни из автобуса, выкрикивая «хэлп» местным водителям, где-то в нескольких десятках километров от нас вдоль водных поверхностей Босфора и Мраморного моря растянулся Стамбул, то ли заранее пытающийся сразить своим величием мою хрупкую супругу, то ли предупреждающий, что мы – как мухи, пойманные пауком на обед, можем застрять в его восточной паутине.
Я быстро вытащил Анни из автобуса и усадил на стул, любезно предоставленный
Вопрос, который я поставил перед собой и который мучил меня еще до вылета в холодном Петербурге, звучит следующим образом: что такое отношения человека с городом и с городским пространством? Пока мы ехали в автобусе до района Таксим и шутили про только что случившийся обморок, я думал о своих травмирующих отношениях с Санкт-Петербургом, в котором все идеально и все есть для прекрасной жизни, кроме климата. Ткнув пальцем в Заячий остров и изрекши «здесь быть городу», Петр, этот реформатор-душегуб, ошибся на одну, а то и на две широты, расположив его севернее, чем того требовал рацио. Представьте, в какой стране мы бы жили, если бы столица, подобная Петербургу, располагалась на широте, например, Краснодара. В таком случае, мои отношения с родным городом не превратились в абьюзивные из-за климатического террора выбранной Петром местности, а могли бы быть нежными и воздушными, как утренний туман. Но Санкт-Петербург тогда точно находился бы не на своем месте, и я – северный человек с южной внешностью – не стал бы депрессивным романтиком. Именно к этому типу личности располагает долгое пребывание в этом городе.
Со Стамбулом же дело обстояло совсем иначе: одно то, что он умудрился уйти от православного христианства в ислам, словно к женщине помоложе, и при этом не утратил своего величия, говорит об уникальной его географии. Только выбрав идеальную точку, где пересекаются торговые пути и народы, можно успешно просуществовать две с половиной тысячи лет. Учитывая данное обстоятельство, этот город устоит при любой мало-мальски созидающей культуре, преодолеет любые кризисы.
С глупыми лицами прошаренных туристов мы тыкали кнопки в аппарате по продаже проездных карт на станции Таксим, чтобы купить «стамбулкард», по которой проезд был значительно дешевле. Изменить язык в автомате на русский уже было великим достижением, потому что этот агрегат лагал, как третий пентиум в эпоху ядерных процессоров. Стамбулкард невозможно было выбрать ни на одном из предложенных языков ни в одном из стоявших рядами автоматов. Тогда я еще не знал, что есть два Стамбула: первый – пульсирующий и современный, европейский с азиатским уклоном, и второй – фундаменталистски-мусульманский, пытающийся обмануть в любой подходящий и неподходящий момент, иногда даже без выгоды для себя, просто из спортивного интереса. Похоже, что этот проклятый автомат был в сговоре со вторым Стамбулом.
Движение поезда по тоннелю было быстрым. Метро в Стамбуле не сильно отличается от метро в других европейских городах, разве что только странными пересадками на трамвай, который лишили субъектности и тоже назвали метро. Метро практично в любом городе и имеет конкретную задачу: только русские умудрились широко размахнуться, вдохновившись бесчисленными императорскими дворцами, добавить к их величию нотки сталинского ампира и запихать все это под землю. Наверно, первых московских и ленинградских кротов увиденное заставляло разинуть рты, только вот в современном безумном потоке это скорее выглядит излишеством, на котором останавливают взгляд только туристы.
Одну часть города с другой соединял мост, перекинутый через рукав Босфора, который уходит вглубь Европейского континента, но никуда не впадает. Вода когда-то устала прокладывать себе путь дальше и остановилась, осев где-то на четверти пути до Чёрного моря. Будь я поэтом, то воспринял бы это метафорично – как тупиковый путь в Европу. Но, к счастью, я не поэт, и в моем восприятии это всего лишь попытка бунта природы, не завершившаяся успехом. Поезд замер ровно посередине моста, пассажиры расходились в разные стороны. Я подумал, что наверняка бывали случаи, когда от невыносимой печали кто-то прыгал с этого моста в объятия невероятного цвета воды, а она радостно принимала к себе нового гостя. Вода в Босфоре магическая, обладающая притяжением невероятной силы.
Мосты в холодном Петербурге – это и грусть, и наслаждение одновременно: низкие, прижавшиеся к поверхности, объединившись с гранитными набережными, они держат в узде неуемную реку, которая в широких местах больше напоминает море, но Босфор явно превосходил это размашистое действо. Нева, холодная и тягучая, соединяет Ладожское озеро и Балтийское море в самой мелкой его части – Финском заливе, и то, что было некогда одним целым, обмельчало, оставив эту тягучую реку воспоминанием о масштабе былого разлива. Но Босфор даже в том тупиковом направлении, которое мы бегло наблюдали из окна поезда, сразу давал понять, что соединят между собой два гораздо более серьезных морских объекта, поражая широтой и цветом, пронизанной солнцем воды.
Нам необходимо было пройти около получаса пешком, чтобы закинуть вещи в снятую заранее мансарду и отправиться осматривать местные достопримечательности, в первую очередь – Собор Святой Софии. Я всегда знал, что строить планы – довольно глупая затея, даже на ближайший день. Нужно уметь наслаждаться неповторимым хаосом, нелепые попытки упорядочить который и составляют большую часть нашей жизни. Но находиться первый раз в новом городе без плана довольно безответственно. По моим соображениям, в ближайшие несколько дней мы должны были исследовать дальнюю часть Европейской стороны. Конечно, мой скрупулезно составленный в двух тысячах километров от Стамбула план оказался провальным. В мои логические построения европейского азиата не могла вклиниться мысль, что у азиатских европейцев все может быть устроено иначе и что окрестности, где с VII века до нашей эры успешно существовал древний торговый город, наполовину будут превращены в гигантский рынок в худших его проявлениях, а вторая половина будет притворяться культурной только для того, чтобы ты пошире раскрыл кошелек. В довершение начинающейся катастрофы здесь, за исключением султанских дворцов, университетов и мечетей, напрочь отсутствовала архитектура, что для меня – петербуржца – являлось ужасной пыткой, сравнимой с нахождением на улице в февральскую метель.
Наверно, если бы я не был мечтателем, то такая более важная для жизни черта, как скрупулезность, была бы во мне развита сильнее. Я не слишком тщательно изучил район и не мог предположить, что наш путь при первом же знакомстве со Стамбулом будет пролегать через бедные кварталы. В маршруте всегда бывает отрезок, когда нужно молча и сосредоточенно идти: это, как правило, этап преодоления самой сложной его части, где нужна полная концентрация всех органов чувств. Перед нами раскинулись кварталы, больше напоминающие какой-то другой ближневосточный регион, затронутый очередной войной: улицы, усеянные мусором, были настоящим хаосом из магазинов на первых этажах, на прилавках которых комьями валялся отвратительный ширпотреб, туда-сюда сновали дети и взрослые, запряженные телегами, нелогичному шевелению улиц способствовали нагло двигавшиеся скутеры, машины и пешеходы. Все это представляло собой картину восточной нищеты, в замкнутой системе которой я видел только агрессию. Ловя на себе взгляды, в которых читалось недоброе недоразумение, я шел и вспоминал восторженные слова всех, кого успел расспросить о Стамбуле: волшебный, классный, крутой, незабываемый – все эти прилагательные были о нем. Наше первое знакомство с городом стало по-настоящему неудачным, как будто человека, о котором ты слышал только хорошее при первой встрече, застаешь пьяным и в плохом настроении. Такие встречи запоминаются, осадок от них остается на всю жизнь.
Только приступив к экспансии конечной точки Европейского континента, мы испытывали сильное разочарование, хорошенько перемешанное с недоумением, и старались лишний раз не смотреть по сторонам. Экспансия – это вечный двигатель, постоянное желание чего-то большего, бесконечный голод. Астрофизики уверены, что вселенная расширяется и будет еще расширяться, только неизвестно, что будет в конечной точке расширения. Человек, являющийся частью вселенной, запрограммирован схожим образом и, погрязший в жестоких спорах, мучим тем же вопросом.
Временной отрезок между тем, как ты ребенком сделал первые шаги, а потом прошел пол-Европы, довольно короток, и, чем старше ты становишься, тем больше пространства тебе нужно. Остановить тебя может только возраст или проблемы со здоровьем. Какая-нибудь река или улица в детстве могут казаться огромными, но через каких-то десять лет ты посмотришь на них с тоской: утратившие ауру детского впечатления, они съеживаются в твоем сознании и все меньше и меньше будут восприниматься как объекты материального мира. Эта река или та улица получат статус ностальгических воспоминаний, станут проводниками в уголки памяти.