Сквозь века
Шрифт:
Она была способна лишь покачать головой.
– А вот и да!
– воскликнул он.
– Тебя тогда не было на свете. Никого не было, кроме меня, Тирелла. Это была бойня, и я в ней уцелел. Но не благодаря проповедям о мире. Знаешь ли ты, что бывало с людьми, провозглашавшими любовь? Они погибали... но я остался жить. Я уцелел, но не с помощью проповедей.
Смеясь, он подошел к ней вплотную.
–
– воскликнул он.
– Я был самым кровавым из всех убийц. Единственное, что они могли понять, это страх. А испугать их тогда было нелегко, они вконец озверели. Но они боялись МЕНЯ!
– Он поднял над головой руки со скрюченными, как когти, пальцами, все его тело экстатически выгнулось - настолько сильны были воспоминания.
– Красный Христос!
– продолжал он.
– Именно так можно было бы меня назвать, но они не сделали этого. Лишь после того, как я доказал им, что я - лучший из всех, они дали мне имя... и его знали все. А сейчас...
– он оскалил зубы в усмешке, - поскольку царит мир, меня почитают как Мессию. Чем сегодня заняться Тиреллу-Мяснику?
В его гремящем смехе звучала ужасающая гордыня.
Он обнял ее, но Нерина скорчилась от этого объятия зла.
Потом вдруг, совершенно неожиданно, она почувствовала, что зло покинуло его. Руки мужчины дрогнули, разошлись, а затем он вновь обнял ее с позабытой уже нежностью. И внезапно девушка почувствовала на щеке его горячие слезы.
Он не мог говорить, и девушка держала его, чувствуя, как ледяной холод охватывает ее тело.
Она безвольно села на ложе, а он опустился перед ней, уткнув лицо в ее колени.
До нее доносились лишь обрывки фраз, из которых мало что можно было понять.
– Я помню... помню... старые воспоминания... это невыносимо... я больше не могу... прошлое... и будущее... они... дали мне имя. Теперь я вспомнил...
Нерина коснулась его лба - он был холодный и мокрый.
– МЕНЯ НАЗЫВАЛИ АНТИХРИСТОМ!
Подняв голову, он посмотрел на нее.
– Помоги мне!
– в муке крикнул он.
– Помоги мне! Помоги!
Он вновь опустил голову, сдавливая виски кулаками, и шептал что-то; слов нельзя было разобрать.
Девушка вспомнила, что держит в правой руке. Она подняла нож и ударила так сильно, как только смогла... даруя ему помощь, в которой он так нуждался.
А потом встала у окна, повернувшись спиной к комнате и мертвому бессмертному.
Она ждала возвращения Монса: он знает, что надо делать. Вероятно, все это нужно сохранить в тайне.
Нерина знала, что ей не причинят вреда. Почитание, которым был окружен Тирелл, распространялось и на нее. Она будет жить и дальше теперь уже единственная бессмертная. Одинокая. Когда-нибудь в будущем родится другой бессмертный, но сейчас она не хотела об этом думать. Сейчас она могла думать только о Тирелле и о своем одиночестве.
Она смотрела в окно на голубизну и зелень - истинно божественный день, очищенный наконец от последнего кровавого пятна человеческого прошлого. Она знала, что Тирелл был бы счастлив увидеть этот блеск, эту чистоту, которая отныне будет длиться вечно.
И она увидит это, поскольку сама принадлежит этому чистому миру так же, как и Тирелл. И даже в одиночестве - оно уже подступило - было какое-то неуловимое ощущение возврата к равновесию. Она была жертвой, принесенной на алтарь столетий, которые еще только должны наступить.
Нерина перестала думать о любви и печали. Издалека доносилось торжественное пение священников. Это была часть нового порядка, наконец воцарившегося в мире после долгого и кровавого подъема на Голгофу. Но то была уже последняя Голгофа. И теперь она будет жить, если уж должна, самоотреченно и уверенно.
Бессмертная...
Подняв голову, она вызывающе посмотрела в голубое небо. Надо было смотреть в будущее, прошлое забыто. Однако это прошлое не казалось ей ни кровавым пятном, ни распадом, что идет в безднах разума, пока не созреет ужасное семя, готовое уничтожить божественный покой и любовь.
Вдруг она вспомнила, что совершила убийство, и рука ее вновь напряглась, словно готовясь снова нанести сильный удар. Нервная дрожь пробежала по окровавленной ладони.
Девушка поспешно захлопнула врата своих мыслей перед воспоминаниями и посмотрела вверх, на небо, изо всех сил стараясь оттолкнуть прошлое, словно слабые барьеры, защищавшие ее мозг, уже лопались под его напором.