Сладкая любовь
Шрифт:
Хорошо, может, я немного драматизирую, но, проклятье, это больно!
О, боже. Неужели боль никогда не закончится?
Мое пульсирующее колено немеет, и я знаю, что все должно пройти. Я, наверное, единственная, кто лишится ноги из-за тумбочки. Просто еще одна статистика. Медленно ползу по полу спальни к двери и ложусь на пороге рядом с ней, умирая. Зову единственного человека, кто может спасти меня.
— Та, помоги мне!
На секунду повисает тишина, а затем раздается голос моего отца с сильным акцентом:
—
Я бы сказала, что он ужасный отец, и хочет моей смерти, но он хороший папа. Может, чуть драматичный (отсюда и моя драматичность), но отличный родитель. И я могла умереть, будучи около моей двери, несколько раз прежде. Один или два. Но в этот раз это действительно происходит. В глазах начинает темнеть. Я вижу свет.
— Та, помоги мне! Я умираю!
Мой папа громко и тяжело вздыхает.
— Что случилось на этот раз? Ты порезалась бумагой или опять обо что-то долбанула свой палец на ноге?
На моем лице появляется недовольное выражение, и я с помощью локтей пытаюсь принять вертикальное положение.
— Во-первых, старик, ушибла палец ноги, а не долбанула. Тебе нужны уроки английского. Во-вторых, в этот раз я действительно сильно ударилась. Я была на волоске от смерти! Если бы не воспользовалась пластырем, даже пластическая хирургия не помогла бы спасти мой мизинчик.
Сдавленный смех моего отца наполняет кухню:
— Да, мой английский не так хорош, но ты, моя дорогая, заноза в одном месте.
Я действительно пытаюсь не смеяться, но порой он бывает невыносим.
— Это называется заноза в заднице, Та! Боже!
Переворачиваясь на спину, забываю о моем ушибе и подсчитываю, что это триста двенадцатый раз, когда я избегаю смерти от травм, полученных из-за неуклюжести. Я редко использую это слово — неуклюжесть. Иногда мое тело думает, будто знает, что делает, но будь проклят мой мозг. По всей видимости, мне досталось тело с автопилотом, которого нет у других. Хотя, как я поняла, это новое обновление.
Я встаю и, используя стену для поддержки, хромаю на кухню, где отец даже не смотрит на меня, не отрываясь от своей газеты, которую читает, чтобы узнать, в порядке ли я после своего почти смертельного падения.
— Я в порядке, спасибо! Нет, со мной все хорошо! Мне не нужен лед. Боже, ты, серьезно, такой классный отец. Награда «Отец года» снова твоя, — хмурясь, громко говорю я.
Папа закрывает свои глаза, вздыхает и поднимает голову к небесам, и я уверена, благодарит Бога за такую чудесную дочь. Он должен быть благодарен.
Я ужасна.
Моя хромота неожиданно проходит, я делаю шаг вперед и обнимаю его за шею, кладя подбородок на лысеющую голову.
— Однажды я определенно умру от ушибленного пальца, и когда это случится, тебе придется объяснять докторам, проводящим вскрытие, почему было так много подобных
Мой папа хрипло хохочет, а я, целуя его в щеку, беру письмо со стола. Не раскрывая его, иду к холодильнику за бутылкой яблочного сока.
Как только сажусь за стол, папа спрашивает меня:
— Как дела у Натальи?
Я пожимаю плечами.
— Я не знаю. Она была занята в последнее время. Честно, даже некогда поговорить.
Он хмурится.
— Найди время. Нина звонит каждый день. Ты позвонишь ей. Сегодня.
Я раскрываю письмо и начинаю читать. И чем дольше я читаю, тем сильнее заходится мое сердце. Глаза расширяются, и я начинаю читать быстрее. Улыбка озаряет мое лицо, когда я заканчиваю.
— Не думаю, что тебе стоит беспокоиться о Нат, — говорю папе, протягивая письмо. Его взгляд скользит по тексту, лицо становится бесстрастным. — Скоро у нее будет компания.
— Центр Физической Терапии, Нью-Йорк, — громко читает он.
Вскинув руки вверх, я возбужденно кричу:
— Да, детка! Я еду в Нью-Йорк!
— Почему вы все оставляете меня? — грустно бормочет он, вжимаясь в стул.
Я тянусь через стол и беру его большие руки в свои, сдерживая радость.
— Это не значит, что я никогда не вернусь домой, Та. Это прекрасная возможность. Мы говорили об этом.
— Я знаю, — садясь ровнее на своем стуле, говорит он уверенно. — Ты будешь учиться и работать, и однажды получишь большую награду, потому что ты такая умная.
Для человека, который не говорит по-английски, этот комплимент попадает прямо в цель. Я смаргиваю слезы и мягко бормочу:
— Спасибо, папа.
Задняя раздвижная дверь открывается, и внутрь входит моя мама с сумкой, полной продуктов. Как только она видит меня и моего отца вместе, мои руки, накрывающие его, наши грустные лица, то роняет сумку, ахая:
— Кто-то умер?!
Ладно, может, драматичность досталась мне от обоих родителей.
Я освобождаю руки моего отца, встаю и подхожу к ней с письмом в руках. Держу его так, чтобы она могла прочитать. Мама берет его трясущимися руками и с каменным выражением лица начинает читать. Затем она шепчет:
— Нью-Йорк, — мама плачет. И смеется. И снова плачет.
Она притягивает меня в крепкие объятья и раскачивает.
— Ох, детка. Это чудесно. Это потрясающе!
Мое горло сдавливает от эмоций, и я закрываю глаза, просто позволяя ей обнимать себя, потому что тепло материнских объятий — это то, в чем человек порой нуждается. Она целует мой висок.
— Ты прекрасно справишься с этим. А сейчас позвони и прими предложение, прежде чем они отдадут эту должность кому-то другому.
Я открываю глаза, смотрю на моего несчастного отца и сомневаюсь.