Сладкая жизнь
Шрифт:
Она подумала вдруг, что Андрей видел его, Сергея, — он же все про него узнал, значит, и номер машины мог узнать. А значит, видел — невысокого массивного мужчину в потрепанной кожаной куртке поверх недорогого костюма, вылезающего из древних «Жигулей». Она знала, что он ей ничего не скажет — он вообще никогда не задавал вопросов про Сергея, наверное, специально делая вид, что его как бы и не существует, а может, не желая напоминать ей о нем во время их встреч.
Интересно, что он подумал о ней, увидев ее мужа, — о женщине, которая так нравится ему, молодому, красивому, интеллигентному, воспитанному, обеспеченному? Ей хотелось бы, чтобы он подумал, что она не для него, не для своего мужа в смысле. Да, она была совсем другой, когда они встретились с Андреем, — забывшей о том, что
Взгляд упал случайно на собственную руку — на полуоблезший маникюр. Это было объяснимо, у нее столько было проблем за это время, — но сейчас, когда она думала о нем, это не казалось ей оправданием. Потому что она должна была всегда оставаться женщиной — той самой, которой чувствовала себя благодаря ему и с ним. Аккуратной, подтянутой, накрашенной, сексуальной и привлекательной — несмотря ни на что. Как героини так любимых Светкой мексиканских сериалов, которые и в инвалидных колясках, и под капельницами выглядят так, словно только что посетили парикмахерскую, солярий и тренажерный зал.
И она стерла облезший лак и принесла маникюрный набор. Потому что сейчас — сейчас она была иной. И ей куда приятнее было думать, что она действительно не пара Сергею, чем полагать, как раньше, что они прекрасно подходят друг другу и у них отличная семья. И Сергеевы честность и порядочность — так тщательно подчеркиваемые им всегда — теперь были для нее не достоинством, но скорее жалким оправданием тому, что он беден, что ничего не может в материальном плане, хотя и добился кое-чего по службе. Ведь куда легче сказать «я честный» и этим объяснять все — и то, что пропадает целыми днями на работе, включая выходные, и то, что машина старая, разваливающаяся на глазах, и все остальное, — чем признать, как Андрей, что уж лучше быть нечестным, но жить хорошо и обеспечивать того, кто рядом.
Так она весь вечер и просидела у телефона — выпив огромное количество кофе и постоянно, непрерывно думая о нем. О том, что ей все равно, кто он — даже если он, как выражается Сергей, бизнесмен с криминальным уклоном. Может, все было и не так — но даже если… даже если так, то ей было все равно. Потому что он вел себя по отношению к ней куда лучше, чем честный и порядочный Сергей, — лучше, внимательнее, благороднее.
А она, дура, еще испугалась, когда выяснила наконец, кто такой этот Ланский, о котором он говорил несколько раз. Как раз на следующий день после того, как этот Геннадий испортил им вечер, она и спросила на кафедре, не помнит ли кто такого Вадима Ланского, учившегося в Инязе лет двадцать назад. Да, Андрей объяснил ей все насчет этого Геннадия, и она посмеялась даже тогда вместе с ним, и сказанный им комплимент заставил забыть о неприятной встрече — но утром вспомнила. И спросила, благо с утра кафедра чуть ли не в полном составе появилась. Ольга не помнила, конечно, — они с Аллой почти одновременно в институт пришли, — а вот Нинель Исааковна вспомнила, недаром почти сорок лет тут работает.
«Да, Аллочка, был такой. Я у него на первом курсе вела — так-то не помню его, столько их прошло, лица не остаются. А фамилия осталась. Его, кажется, отчислили потом, курса с третьего, — пропускал много, вроде бы на соревнования ездил, спортсмен, — а потом восстановился и закончил. Я почему запомнила — рассказывали, что он бандитом стал, и не простым, а чуть ли не крестным отцом, как у Марио Пьюзо, помните, как им раньше студенты зачитывались? Представляете, наш выпускник — и главарь банды?! Вот ведь мир куда катится! Дипломатами становились, писателями, журналистами, чиновниками высокого ранга — а тут бандит. Про него потом в газетах писали, что он чуть ли не убил кого-то, что в тюрьме сидел — представляете? Может, конечно, и неправда — сейчас газетам верить нельзя, им бы лишь что пострашнее написать. Помните Дину Иосифовну с кафедры стилистики, она на пенсию ушла в девяносто втором — она мне как раз рассказала, созваниваемся мы с ней, две старухи. Она все газеты читала и где-то и увидела статью про него. Что он бизнесмен известный, концерты организует — а вдобавок бандит. Куда мир катится? Да, его убили самого потом — представляете, Аллочка?»
Ей стало неприятно, когда она услышала это. Вспомнился сразу этот Геннадий — который вел себя как настоящий бандит, грубый, жестокий, безжалостный, и его шутка насчет Ваганьково ее коробила до сих пор, она не видела в этом ничего смешного. Вспомнилось то, как познакомились с Андреем — когда он прятался в ее подъезде и она его приняла за самого настоящего преступника. Вспомнилось, как он ударил того водителя, который подрезал их, из-за которого они чуть не попали в аварию. И машина вспомнилась, большая черная машина, к которой он подходил на Арбате и которая стояла потом у его дома, когда они приехали к нему.
Но даже тогда, еще до того, что случилось со Светкой, она сказала себе, что, как всегда, сгущает краски — просто потому, что, как справедливо заметил Андрей, каждого человека на хорошей машине она воспринимает как мошенника, вора или бандита. Ведь он ей объяснил, почему оказался в ее подъезде, и про Геннадия этого сказал со смехом, что друзей не выбирают. А то, что он понервничал, когда их подрезали, — тоже понятно, они ведь в аварию могли попасть. А то, что у него оружие — он сам ей говорил, что есть разрешение, он ведь его сдавал тогда в казино, значит, все официально. К тому же он говорил еще, что бизнес — занятие опасное, а он ведь наверняка преуспевает, значит, и враги есть, отсюда и оружие. И даже если он и вправду знаком с какими-то темными личностями — да и Сергей ей говорил не раз, что весь российский бизнес криминальный и деньги не просто так даются, — ну и пусть.
А уж сейчас, после того как он так помог ей со Светкой — привез врача, и заплатил ему, тот уж точно не бесплатно приезжал, и ждал его в машине, не поднимаясь, и даже ей не перезвонил, все узнав от самого доктора, не желая выслушивать ее благодарности, боясь скомпрометировать ее, потому что знал, что в такое время к телефону подойти может муж… Да ей абсолютно все равно было сейчас.
Да и если честно, он не похож был на преступника. Он даже на карикатурного нового русского не был похож. Он никогда не говорил о деньгах и никогда не бросался ими, показывая, что у него их слишком много, стараясь произвести на нее впечатление. Он никогда не хвалился ничем, никогда не подчеркивал, как хорошо живет, не говорил, что все может, что все грязь, в то время как он человек. Поэтому, хотя он и принадлежал к тем, о ком рассказывали анекдоты, кого ненавидели, боялись и презирали такие, как она, — на самом деле он был другим. И потому ей в принципе было все равно, кто он, — она знала для себя, какой он, и это было самое главное.
Вот так примерно она думала в тот день, когда ждала его звонка после отъезда врача — и задремала, кажется, у телефона. Жутко обрадовавшись, когда он позвонил наутро — сразу отметя ее благодарности. «Алла, давай об этом не будем — я ведь не благодарю тебя за то, что ты мне тогда помогла, правда?» И с тех пор каждый день звонил, предварительно спросив разрешения, — буквально на пару минут звонил, справлялся о Светкином здоровье. И врача к ней еще привозил, снова ждал его внизу — хотя в этом уже нужды не было, температура у Светки была нормальная, вид такой, что хоть завтра в школу.
А она — она ждала только, когда сможет выйти на работу, оставив с практически выздоровевшей Светкой мать. Когда встретится с ним — и не потому, что он на этом настаивает, он понимает, что сейчас она должна быть дома, а потому, что этого хочет она сама.
И тут вдруг началось в воскресенье это. Не вдруг, конечно, — она просто забыла, что это должно начаться. Она никогда не отмечала как-то, потому что дискомфорта особого не чувствовала и, признаться, была в шоке, потому что ждала его звонка. Сама сказала, что в воскресенье тоже можно звонить, ничего страшного, и рассчитывала, что в понедельник они встретятся наконец, а тут… И хотя пыталась объяснить себе, что это не помеха для встречи, растерялась, когда он позвонил все же, выдавила с трудом фразу насчет плохого самочувствия, но, естественно, дав понять, что ждет его после занятий. Забыв обо всем, когда увидела его, и вспомнив, только когда они дошли до ресторана.