Сладкая жизнь
Шрифт:
— Чего-нибудь выпьешь? — Он улыбался ей, улыбался так, словно был ужасно рад ее видеть после двухнедельного почти перерыва. А она, вспомнив, уже не улыбалась. Думая, что вдруг он не понял, что именно она пыталась ему объяснить, вдруг он ждет, что они поедут к нему, — думая, как он отреагирует, когда поймет наконец. Если она сможет это объяснить.
— Если честно… — Она замялась, размышляя, правильно ли будет сказать ту фразу, которая выстроилась вдруг в ее голове. — Если честно, я предпочла бы ваш коньяк — но дело в том, что…
— Ну, значит, в другой раз. — Он продолжал улыбаться. — Алла, ты ведь не
Господи, а она, дура, боялась — а он все понял. Понял и сказал то, что было так важно для нее — что для него главное ее общество, а не то, что происходит в постели. И вот тогда она улыбнулась — глядя ему в глаза и зная, что скажет сейчас, и не стесняясь этого, потому что он заслужил эти слова.
— Мне тоже жаль, Андрей. — Она впервые говорила такое мужчине, тем более в лицо. — Поверьте, мне очень жаль…
— Взаимно, — откликнулся он легко. — Конечно, твое самочувствие не помеха в принципе — ты сама знаешь, по-разному можно. Ты так меня целовала тогда — я чуть не умер. А твоя попка — просто мечта…
Он прикрыл глаза, а когда открыл их, на лице было разочарование, притворное, но показавшееся ей отчасти искренним.
— Ладно, что об этом — это как голодному тарелку с деликатесами показывать, чтобы можно было посмотреть, понюхать, — а потом унести. Знаешь, я когда-то буддизм изучал, читал всякие книги, так там упражнение такое было — пить чай из пустой чашки. Так что буду на тебя смотреть и пить — ты не против?
Она кивнула смущенно, а где-то через час, поев и выпив бокал вина, заказав второй, который вот-вот должны были принести вместе с кофе, уже решилась. Потому что видела, что он хочет, чтобы это произошло, очень хочет, видела, как он смотрит на нее, и на лицо, и на грудь, — и пришла к выводу, что ничего страшного в этом нет в конце концов. Наверное, нет. Хотя не подтолкни он ее, совершенно случайно, может, все произошло бы по-другому.
— Алла, ты, наверное, торопишься? — спросил, посмотрев на часы, уже сказав официантке, чтобы принесла счет. — Я понимаю, у тебя же Светка еще болеет. Сейчас отвезу — кофе выпьем и отвезу…
— Но я не тороплюсь, — выпалила суетливо, поправляясь, улыбаясь ему двусмысленно. — Господи, Андрей, я так устала сидеть дома, что я никуда не тороплюсь. И мне ведь тоже приятно здесь, как и вам. И вообще, скажите — чего бы вы хотели сейчас больше всего. Только честно?
— Тебя! — бросил не задумываясь. — А ты?
— Я… Рюмку коньяка, наверное, — да нет, не здесь, вашего коньяка…
Он начал раздевать ее, как только они вошли. Хотя рюмку коньяка все же налил, уже когда она вернулась из душа в коронном своем черном белье, она специально закупила еще два таких комплекта. И, чуть поколебавшись, предложил ей того порошка — энергетического, как он его назвал, — который она попробовала в старый Новый год, после которого она уже ничего не стеснялась, ни о чем не думала и только хотела, чтобы все новые и новые судороги ее сотрясали.
И она кивнула — ей нужен был сейчас такой стимулятор, тем более безвредный, натуральный, потому что она знала, что сейчас все будет не так, как всегда. И когда порошок ударил ей в голову, почти сразу, как только она поставила на стол рюмку, — действительно давая массу энергии, вознося к небу настроение и все ощущения, поджигая все внизу, — она сама поднялась, ставя рюмку на стол, показывая, что готова.
А то, что было дальше, — это было ужасно и чудесно одновременно. Жутко откровенно и стыдно, и приятно. Он сидел на ней, намазав кремом ее тело, стиснув грудь руками, вставив между ними это и двигаясь жадно под ее неотрывным взглядом. Потом садился, откидываясь на спинку кровати, наклоняя ее вниз, заставляя ласкать его ртом. И, сделав все, буквально тут же возбудился снова.
Она ощутила это, потому что лежала к нему почти вплотную, лицом к лицу, и он касался этим ее живота, а его рука проникла в ее штанишки сзади, гладя, снова задерживаясь там, где совсем не надо было задерживаться.
— Тебе нравится в попку?
И она кивнула — разве она могла сказать, что ей что-то не нравится, когда он был о ней такого мнения? Кивнула, не понимая, о чем он, — и поняла, только когда он поднял с пола баночку крема, жирно намазав себя там, перевернув ее, ставя на колени, чуть приспуская штанишки, касаясь жирными холодными пальцами того места.
Ей стало страшно, когда она поняла. Так страшно, что она даже вырвалась из того иного мира — зависнув между ним и реальностью, вспоминая, что в книге, которую купил лет десять назад Сергей, — там было про это. Она не читала ее толком — но наткнулась как-то, когда листала, на описание того, что должно было произойти сейчас, и тут же закрыла книгу, поспешно и с отвращением. А сейчас это должны были сделать с ней самой — и она не могла вырваться, не могла сказать ему, что он неправильно ее понял, что она никогда так не делала, что она не может.
А его пальцы гладили ее там, массируя и расширяя, намазывая внутри и снаружи, бережно и ласково, приятно холодя и заставляя поеживаться сладко — словно говоря ей, что она ведь многого не делала до встречи с ним и даже представить себе не могла, что когда-нибудь такое сделает, что когда-нибудь, например, будет брать в рот это. А потом она сделала, и ей понравилось, потому что это было естественно для той женщины, которой она чувствовала себя с ним, которую он в ней видел. И почти все позы, в которых они делали это, — они тоже были жутко стыдными, но они нравились ему и нравились ей. А значит, ей должно было понравиться и это — тем более что он хотел этого и не сомневался, что она делала это много раз.
И она нырнула обратно, в нереальность, ни о чем не думая, чувствуя только его пальцы, дразнящие жирно, отзывающиеся жаром чуть ниже, где они и не трогали ее совсем. И она начала постанывать в этой своей нереальности и даже подаваться чуть назад, чтобы эфемерный контакт перерос в нечто материальное. Ничего не боясь, ожидая и даже желая того, что должно было случиться.
Она закричала, когда он оказался там, — припадая лицом к кровати, чувствуя, как расширяется все, грозя лопнуть, как еще сильнее начинает кружиться голова и темнеет в глазах, как вспыхивает густо лицо, как стучит в висках. Ей было больно — но крепкие руки, обхватившие ее бедра, не отпускали, и боль стала слабее, она почти совсем уходила со стонами, а когда накатывала снова, то уже не так мощно, как перед этим.