Сладкая жизнь

Мейл Питер

Я никогда особенно не задумывался над тем, чем одна панамская шляпа отличается от другой. У некоторых пошире поля, у других повыше тулья, у одних продольная вмятина сверху, у иных две поменьше спереди, но в остальном — это симпатичные, легкие шляпы примерно одного качества. Как же я заблуждался!

Наверное, я так и умер бы невежей, если бы не мой друг, который, зная о моем интересе к абсурдно дорогим вещам, рассказал мне о шляпе стоимостью в тысячу долларов. Заметьте, не о солидной, водонепроницаемой и практически вечной шляпе, а о соломенной безделице. Какой же идиот согласится заплатить четырехзначную сумму за головной убор весом меньше трех унций, который и на голове-то не чувствуешь?

Случилось так, что вскоре после

этого разговора я отправился в Лондон и, поскольку разговор о панаме в тысячу долларов не выходил у меня из головы, решил лично взглянуть на нее. Для этого мне пришлось договориться о встрече с Энтони Марангосом, менеджером почтенной фирмы «Герберт Джонсон», снабжающей головными уборами элиту британского общества начиная с 1790 года.

Для начала мистер Марангос устроил мне небольшую экскурсию среди шелковых цилиндров, твидовых охотничьих шапочек, предохраняющих голову владельца от заряда дроби, угольно-черных котелков и бархатных фесок. Вскользь он упомянул имена наиболее известных клиентов фирмы. Список возглавляла царственная голова принца Чарльза, за ней следовали головы офицеров самых престижных частей британской армии и так далее. В этом не было ничего удивительно, учитывая, что фирма работает уже больше двухсот лет, а вот о том, что она производила головные уборы для прославленных голливудских и бродвейских персонажей, я даже не подозревал. Индиана Джонс, инспектор Клузо, профессор Генри Хиггинс и Бэтмен — оказывается, все они носили шляпы от Герберта Джонсона.

Тем временем мы приблизились к южной части шляпной империи, отведенной под тропические шлемы, известные под названием «бомбейские котелки», и под те самые шляпы, ради которых я явился сюда: эталонные, классические, подлинные, складные, безбожно дорогие панамы.

Первым делом я, к своему удивлению, узнал, что панамские шляпы происходят вовсе не из Панамы. Их вручную плетут из особой соломы (только по ночам, когда прохладнее) в Эквадоре, у самого подножия Анд. «Панамами» их назвали потому, что когда-то эти головные уборы носили строители Панамского канала. Надо полагать, те шляпы представляли собой базовые модели довольно грубого плетения, а всего в классификации панам имеется двадцать градаций.

«Поднесите ее к свету, — посоветовал мистер Марангос. — Видите кольца? Чем они ближе друг к другу, тем плотнее плетение и выше качество». И тем выше цена, естественно. Хотя та шляпа, которую я держал в руках, стоила скромные сто пятьдесят долларов. Она была чрезвычайно приятной на ощупь: тонкой, как вафля, хрустящей и гладкой. Интересно, подумал я, чем же может быть лучше версия для миллионеров?

Лекция тем временем продолжалась. Образцовые панамы производятся в городе Монтекристи, а гордостью тамошних умельцев считается fino.Чтобы сплести одну такую шляпу, требуется три месяца, но при разумном обращении она прослужит владельцу лет двадцать. Но даже эти удивительные сведения не подготовили меня к тому восторгу, которое я испытал, впервые познакомившись с настоящей finoиз Монтекристи.

Она легла на стол легко, будто бабочка: шляпа благородного кремового цвета с темно-серой лентой и едва заметным выпуклым гребнем на донышке тульи. На ощупь материал напоминал шелк, а не солому, а плетение было удивительно плотным: казалось, невозможно поверить, что все начиналось лишь с горстки разрозненных соломинок.

Как и все шляпы Герберта Джонсона, она прибыла в Лондон свернутой в конус, необработанной и бесформенной. В мастерской фирмы ей придали форму, пришили внутреннюю ленточку «челтнем» (которую в менее благородных мастерских называют просто «потничок») и украсили лентой снаружи. Эта последняя, как объяснили мне, может быть заменена по просьбе клиента. Пожелай он — и ее выкроят из его любимого галстука.

Я поднес панаму к свету и заглянул внутрь. Кругов было столько, что я не смог

их сосчитать, зато в начальной точке разглядел едва заметные инициалы мастера, ответственного за этот шедевр. Какая изумительная вещь! В глубине моей души уже зарождалось смутное желание завладеть ею, а мистер Марангос тем временем поведал мне одну страшную профессиональную тайну. Оказывается, далеко не все шляпы, называемые панамскими, являются ими на самом деле. На свете существует гораздо больше подделок, чем подлинных вещей. Большинство из них поступает из Азии, и зачастую они плетутся не из соломы, а из самой обыкновенной бумаги соломенного цвета. Попробуйте ее сложить — и вашей панаме придет конец, презрительно фыркнул мистер Марангос.

Ах да, я ведь совсем забыл о складывании! Настоящая панама высшего качества отличается такой эластичностью, что ее легко можно сложить пополам и скрутить в трубочку, проходящую через обручальное кольцо. Наверное, слишком частое повторение такого трюка не пойдет ей на пользу, зато, во всяком случае, в вашем багаже панама не займет лишнего места.

Я попросил продемонстрировать мне эту чудесную способность шляпы, которую уже мысленно называл своей, и через пять секунд у меня на глазах она действительно превратилась в аккуратную трубочку. Во время замедленного повтора я разглядел, как мистер Марангос это делает: он прижимал шляпу к животу, складывал ее пополам по центральному гребню и легко свертывал несколькими ловкими движениями пальцев. Потом он ее легко встряхивал, и трубочка снова становилась шляпой без единой морщинки или складочки. Все очень просто.

«Еще вам понадобится вот это, — вспомнил мистер Марангос и протянул мне красивый темно-бордовый цилиндрический футляр с золотым гербом фирмы на боку. — Это для путешествий». Свернутой панаме футляр пришелся как раз впору.

Я задумался. Нужна ли мне такая шляпа, если я столько лет прекрасно обходился без нее? Скорее нет, чем да. Могу ли я позволить себе шляпу, если вес ее стоимости, оплаченной однодолларовыми купюрами, намного превышает ее собственный? Конечно, нет. Что скажет мне бухгалтер, когда я попытаюсь провести ее по статье «производственные издержки»? Об этом не хотелось даже думать.

«Ну, хорошо, — услышал я собственный голос. — Я ее беру».

Манхэттен

Когда-то, в трудный момент моей жизни, Манхэттен был добр ко мне, и с тех пор я питаю слабость к этому месту. Все началось с того, что я пытался найти работу в рекламном бизнесе в Лондоне. Это было сто лет назад, в начале шестидесятых: в те времена рекламными агентствами руководили элегантные и подчас не слишком профессиональные выпускники Итона и Оксфорда, старавшиеся окружать себя молодыми джентльменами своего круга. Я не учился ни в Итоне, ни в Оксфорде и ни в каком другом университете. Элегантным меня тоже трудно было назвать, а потому мне не только не предлагали работу, но даже не приглашали на собеседования. Помучившись некоторое время, я решил последовать примеру великого множества моих соотечественников, жаждущих денег и славы, и купил билет эконом-класса (каюта ниже ватерлинии) на «Куин Мэри», которая и доставила меня к старому причалу в самом конце Западной Пятьдесят второй улицы.

Манхэттен стал для меня откровением. Все здесь происходило с невероятной скоростью, и все казалось возможным. Упорная работа вознаграждалась щедро и сразу же. И, к моему великому облегчению, здесь никому не было дела ни до Итона, ни до Оксфорда. Конечно, я понимаю, что мне повезло, а кому-то повезло гораздо меньше. Но у меня сохранились чудесные воспоминания о Манхэттене, и я полюбил его.

Я люблю его и сейчас, хотя уже по совсем другим причинам. Теперь я приезжаю сюда не работать, а отдохнуть, зарядиться местным электричеством и радикально сменить обстановку, потому что трудно найти на земле место более несхожее с нашим провансальским захолустьем, чем Манхэттен.