Сладкий грязный мальчик
Шрифт:
Чувствую себя опустошённой и желанной, когда сползаю, обессиленная на кровать. Ощущаю его страх, любовь, и панику, и наконец, позволяю всхлипу, сдерживаемому в горле, казалось, несколько часов, вырваться наружу.
В тихом напряжении, я знаю, что мы оба убеждены лишь в одном - я уезжаю.
Он придвигается к моему уху, голос так сильно дрожит, что едва ли узнаваем, когда он спрашивает :
– Ты когда-нибудь чувствовала, словно твоё сердце скручивается в груди, когда кто-то стискивает его в кулак, выжимая?
– Да, - шепчу я, закрывая глаза. Не в силах взглянуть на него сейчас,
– Мия? Мия, мне так жаль.
– Я знаю.
– Скажи мне,что я все еще…нравлюсь тебе.
Но я не могу. Моя злость не способна на это. Поэтому вместо того, чтобы ждать ответа, он наклоняется, целуя меня в ушко, плечо, шепча мне в шею слова, которых я не могу понять.
Потихоньку, мы восстанавливаем дыхание и его губы находят мои. Он целует меня, кажется, целую вечность – и я позволяю ему – потому что это единственный способ сказать, как сильно я его люблю, даже если и говорю «прощай».
Ощущения, словно идут против каждого моего инстинкта, когда я приказываю себе встать с кровати и одеваюсь в темноте, пока он спит. Так тихо, как только могу, достаю вещи из шкафа и бросаю в чемодан. Мой паспорт там, где он и сказал – на верхней полке кухонного шкафа – и что-то связанное с этим, проводит тонкую линию между нами, не позволяя мне разбиться на осколки. Я оставляю большинство средств гигиены - иначе буду шуршать, но не хочу разбудить Анселя. Правда, по своему замечательному крему для лица я ,всё-таки, буду скучать, однако, не думаю, что смогу уйти, если Ансель проснётся и молчаливо будет наблюдать за мной, а уж тем более, если попытается отговорить.
Это крохотная доля сомненья, на которую мне стоит обратить внимание – быть может, знак, что это не самая лучшая идея, посещавшая мою голову- однако, я забиваю на всё. Стараюсь не смотреть на Анселя – по большей части он всё ещё одет, и лежит на одеяле – в то время, как я пакую вещички, одеваюсь и ищу на столе в гостиной листок и ручку.
Потому что, как только переступаю порог спальни и вижу его, не представляю, как оторвать глаз.
Только сейчас, я поняла, что вовсе не имела времени, чтобы оценить, насколько потрясающее горячо он выглядел прошлой ночью. Голубая рубашка на пуговицах – приталенная, облегающая его широкую грудь, сужаясь к талии – пуговицы под горлом расстёгнуты и язык обжигает желанием, нагнуться и оставить дорожку из засосов по любимым маршрутам : от шеи к груди, от груди к плечу. Его джинсы изношены и великолепны, протёрлись во всех лучших, знакомых местах – на бедре и вокруг пуговицы. Ансель даже не снял свой любимый коричневый ремень перед тем как заснуть – он висит расстегнутым, как и штаны, что сидят низко на бёдрах – и у меня чешутся руки вытащить его из шлевки, чтобы увидеть, прикоснуться и попробовать его кожу на вкус ещё раз.
Хоть это и невозможно, чувствую, как скачет его пульс на шее, представляя тёплый вкус кожи Анселя на моём языке. Знаю, что, сонливый Ансель запустит мне руки в волосы, когда я спущу его боксеры до бёдер. Я даже знаю, что увижу какое-то ужасное облегчение его глазах, разбуди его прямо сейчас – не сказав прощай, но занявшись напоследок любовью. Простить его с помощью слов. Спору нет, настоящий примирительный секс с Анселем будет настолько хорош что, в то время пока он будет прикасаться ко мне, я забуду, что между нами вообще была какая-то размолвка.
И
Я – идиотка.
Но, чёрт возьми, он тоже хорош.
Мне требуется много долгих, болезненных секунд, для того, чтобы отвести взгляд от того места, где лежит Ансель и посмотреть вниз, на ручку и бумагу в моих руках.
Что, мать вашу, я должна ему написать? Это, вероятно, не прощание. Если я хорошо его знаю – даже если вчера, он заставил меня почувствовать немного иначе – Ансель не остановится на телефонных звонках и мейлах. Я увижу его снова. Но я уезжаю в то время, пока он спит и если вспомнить, что представляет из себя его работа, мы можем не встретится еще много месяцев. Действительно не лучший момент для «я скоро увижу тебя» записки, в любом случае. Поэтому, я останавливаюсь на самое простом и правдивом, даже если сердце сжимается в тиски, во время письма.
Не навсегда. Просто не сейчас.
с любовью
Мия.
Мне и правда стоит сначала разобраться c собственными проблемами, прежде чем винить его в утаивании своих в “пресловутой коробке”, пряча её под “пресловутой кроватью”.
Но, чёрт возьми, хотела бы я этого сейчас? Да. Всегда.
20 ГЛАВА.
На улице всё ещё темно, когда я выхожу на тротуар; распахнутая настежь дверь, ведущая в вестибюль нашего дома, со стуком закрывается позади меня. Такси, с выключенными передними фарами, поджидает у обочины, освещённое только искусственным светом от фонаря, чуть выше по улице. Водитель бросает быстрый взгляд поверх газетки, с кислым выражением на морщинистом лице, застывшем с постоянной маской отвращения.
Внезапно понимаю, как должно быть выгляжу – волосы в беспорядке и вчерашний макияж размазан вокруг глаз, тёмные джинсы, и в тон им свитер – как какой-то уголовник, ускользающий во тьме.
В голове звучит «сбежала с места преступления», и как же раздражает, насколько близко это чувствуется.
Шофер выходит из машины, встечая меня позади - около открытого багажника. И вытаскивает сигарету изо рта.
– Американка?
– спрашивает он, акцент столь выражен, как и клубы дыма, струящиеся при каждом слоге.
Раздражение бьётся, как в клетке, по нервам, но я лишь киваю, не побеспокоившись о том, чтобы спросить как он узнал и не удостоив его ответом.
Я и так понимаю: это видно за версту.
Он тоже не обращает внимания, что я не отвечаю или же ему просто пофиг, потому что берётся за ручку чемодана, без усилий поднимает и кладёт в багажник.
Тот же чемодан, с которым я приехала, и спрятала через пару дней, потому что он выглядел слишком новым и не к месту посередине тёплой и уютной квартиры Анселя. По крайней мере, именно так я тогда сказала себе, убрав его в шкаф около двери в спальню, где бы он не стал ежедневным напоминанием моего короткого пребывания здесь, или что в конце лета я перестану быть частью жизни Анселя.