Сладкий папочка
Шрифт:
Я переполошилась:
– Почему я? Пусть бы Энджи принесла. Он на нее смотрел. Она хочет, точно. Она...
– Он велел, чтобы принесла ты. Сказал: «Темноволосая маленькая девушка». Быстрее же, Либерти. Не забудь: голубые пакетики, голубые.
Я пошла готовить чай в соответствии с полученными указаниями, тщательно все перемешала, чтобы ни одного нерастворенного кристаллика заменителя сахара не осталось. Наполнила стакан до краев самыми симметричными из имевшихся кубиками льда. Когда я приблизилась к VIP-кабинету, пришлось, открывая дверь, удерживать поднос одной рукой. Кубики льда
Изобразив непреклонную улыбку, я вошла в VIР-кабинет. Мистер Тревис сидел в кресле лицом к огромному зеркалу в золотой раме. Зенко описывал возможные вариации настоящей прически мистера Тревиса – стандартной стрижки делового человека. Я сообразила, что Зенко таким образом ненавязчиво намекает мистеру Тревису, что неплохо бы попробовать что-нибудь другое, как-то изменить прическу – быть может, текстурировать и нанести сверху гель, чтобы придать образу некоторую резкость.
Я подавала чай, стараясь как можно меньше привлекать к себе внимание, но эти проницательные темные глаза не отпускали меня. Принимая с подноса стакан, Тревис повернулся в кресле ко мне лицом.
– А вы что скажете? – обратился он ко мне с вопросом. – Нужно ли мне, по-вашему, совершенствовать свой внешний вид?
Обдумывая ответ, я заметила, что его нижние зубы несколько кривоваты. Эта особенность, когда он улыбался, придавала ему сходство со старым свирепым львом, приглашающим львенка поиграть. Глаза излучали тепло. В его лицо с резкими чертами навсегда въелся коричневый загар. Стараясь выдержать его взгляд, я почувствовала, как от восторга в горле у меня образовался маленький комок, который я проглотила.
Я сказала ему правду. Не могла иначе.
– Думаю, черты у вас и так достаточно резкие, – проговорила я. – Еще чуть-чуть, и вас будут бояться.
Зенко побледнел. В этот момент он, без сомнения, решил меня немедленно уволить.
Хохот Тревиса напомнил грохот сотрясаемых в мешке камней.
– Я послушаюсь мнения этой молодой леди, – сказал он Зенко. – Просто уберите полдюйма сверху да подровняйте сзади и с боков. – Он по-прежнему не сводил с меня глаз. – Как вас зовут?
– Либерти Джонс.
– Откуда у вас это имя? Вы из какой области Техаса? Что вы здесь деласте? Моете головы клиентам?
Позже я узнала, что Черчилль имел обыкновение задавать вопросы по два-три сразу, и если какой-то из них забывался, он его повторял.
– Я родилась в округе Либерти, какое-то время жила в Хьюстоне, потом в Уэлкоме. Меня еще не допускают мыть головы, я только что начала здесь работать, я ученица.
– Не допускают мыть головы, – повторил Тревис, приподняв тяжелые брови, как будто услышал какую-то нелепость. – А что тогда, черт побери, делает ученица?
– Я подаю клиентам холодный чай. – Одарив его самой привлекательной улыбкой, на которую только была способна, я собралась уходить.
– Останьтесь, – скомандовал он. – Вы можете потренироваться мыть голову на мне.
В разговор вступил Зенко. Выражение его лица оставалось сверхспокойным, а британский акцент стал еще более выраженным, чем обычно, будто он только что отобедал с Камиллой и Чарлзом.
– Мистер Тревис,
– Сколько же нужно учиться, чтобы быть допущенной мыть голову? – скептически спросил Тревис. По нему было видно, что он не привык к отказам, ни к каким и ни от кого. – Вы, мисс Джонс, уж постарайтесь, а я не буду жаловаться.
– Либерти, – поправила я его, возвращаясь. – Я не могу.
– Почему?
– Потому что, если я это сделаю, а вы после этого больше не придете в салон «Уам», все решат, что это я напортачила, а мне этого не надо.
Тревис нахмурился. Мне бы его бояться, но я чувствовала, что между нами началась какая-то игра. Улыбка то и дело возникала на моих губах вопреки всем моим попыткам прогнать ее.
– А что еще вы можете делать, кроме как подавать чай? – задал вопрос Тревис.
– Могу сделать вам маникюр.
Тревис усмехнулся:
– Никогда в жизни не делал маникюр. Не понимаю, зачем он мужчине. Это, черт побери, что-то уж совсем женское.
– У меня многие мужчины делают маникюр. – Я было потянулась к его руке, но заколебалась. А в следующий момент обнаружила, что его рука лежит на моей ладонью вниз. Такую, как у него, крепкую и широкую руку легко вообразить хватающей под уздцы коня или сжимающей рукоять лопаты. Ногти у него были срезаны почти до мяса, а кожа пальцев заскорузла до белизны и растрескалась. Ноготь на одном из больших пальцев оказался искривленным от какой-то давней травмы. Мягко повернув его руку ладонью вверх, я обнаружила, что его ладонь сплошь изрезана сетью линий, при взгляде на которую озадачилась бы любая гадалка. – Здесь есть над чем поработать, мистер Тревис. Особенно над кутикулами.
– Зовите меня Черчилль. – Он произносил свое имя без «и», так что получалось «Черчлль». – Ступайте и принесите свой инструмент.
Раз уж доставлять радость Черчиллю Тревису стало «модус операнди» дня, мне пришлось попросить Энджи подменить меня – подмести пол и сделать педикюр в десять тридцать.
Энджи с удовольствием проткнула бы меня первыми попавшимися под руку ножницами, но, когда я собирала маникюрные принадлежности, она все же не могла удержаться и посоветовала:
– Не болтай много. Наоборот, старайся говорить как можно меньше. Улыбайся, но не во весь рот, как обычно. Дай ему поговорить о себе. Мужчины это любят. Попытайся получить от него визитку. И что бы ни случилось, не упоминай о младшей сестре. Женщины, обремененные ответственностью, отвращают от себя мужчин.
– Энджи, – тихо ответила я, – я не ищу папика. А если б даже искала, он все равно слишком старый для меня.
Энджи покачала головой:
– Дорогая моя, такого понятия, как «слишком старый», не существует. Мне одного взгляда достаточно, чтобы определить: мужчина еще в соку.
– Это меня не интересует, – сказала я. – И его деньги тоже.
Когда волосы Черчилля Тревиса были подстрижены и уложены, я встретилась с ним в другом отдельном кабинете. Мы сидели друг против друга за маникюрным столом под большой лампой дневного света на кронштейне.