Сладкий яд
Шрифт:
Мои губы растягиваются в глумливой усмешке.
– Так что давай, отымей меня и перестань притворяться, будто тебе не все равно. Покажи, как сильно ты меня хочешь. – Обеими руками я хватаю его лицо, мои ногти впиваются в его плоть, пока я трусь промежностью о его набухающую эрекцию. – Ах ты, ублюдок. Да тебя это охереть как заводит, да? – Я целую его. Целую так, словно хочу разорвать его, ранить его, уничтожить своими зубами, своим языком, своей грязью.
Отпустив его лицо, я начинаю возиться с его ремнем.
– Прекрати, Блэр. – Он останавливает меня,
– Заткнись и трахни меня как шлюху. В конце концов, ты же платишь за это и немалые деньги. – Мой голос надламывается, когда я отталкиваю его руки прочь. Расстегнув его брюки, я достаю его член, сжимаю его, тру головкой свой клитор.
– Посмотри на меня, – приказывает он тихо, а, когда я не слушаюсь, кладет мне палец под подбородок и заставляет поднять лицо. Я ненавижу себя за то, что он на нем видит.
Лоренс нежно заключает мое лицо в ладони и, склонившись надо мной, начинает сцеловывать мои слезы. Мягкие, точно перышки, губы ласково касаются моей кожи, вновь и вновь согревая меня.
– Когда я впервые увидел тебя в музее, – поцелуй, – то наблюдал за тобой через весь зал. – Поцелуй. – Я видел, как тебе неуютно, как одиноко. Тот самовлюбленный кусок дерьма, с которым ты пришла, бросил тебя в одиночестве, пока общался со своими друзьями. – Поцелуй. – Но ты стояла там, среди готовых осудить тебя незнакомцев, и держалась как королева. Гордая. Ослепительная. А потом, глядя, как ты идешь через зал, я подумал, что никогда еще не видел ничего более прекрасного, чем эта юная храбрая женщина с глазами, полными гордости и огня. От этой девушки у меня захватило дух. – Он перестает целовать меня и заглядывает в глаза. – Верни ее мне, Блэр.
– Ее не существует. Та девушка была просто иллюзией.
– Неправда. Она здесь, у меня в объятьях. Притворяется кем-то другим, позволяет всякой чуши терзать себя. – Он сжимает меня еще крепче. – Моя прекрасная, восхитительная дикарка. Они все – пыль у твоих ног. Они никто, и не позволяй им до себя добраться. – Слегка отклонившись назад, он улыбается. – Я сам не позволю им.
Ох, Лоренс.
– Как ты им помешаешь, милый мой человек?
В этот миг, пока мы глядим друг на друга, в его зеленых-зеленых глазах отражается понимание, и мне становится ясно, что я обрела друга. Что я уже не одна. Вроде такая простая вещь, но она потрясает меня до глубины души.
– Не забивай этим свою хорошенькую головку. Просто знай, что пока ты находишься под моей защитой, я не позволю кому бы то ни было обижать тебя.
Мои губы начинают дрожать. Кто бы мог подумать, что за суровой личиной Лоренса Ротшильда прячется доброта? Обычно сочувствие отталкивает меня – мне не нужна ничья жалость, – но сегодня я слишком устала, чтобы бороться. Сегодня мне нужно только одно: отдых от моего внутреннего хаоса и утешение, которое дарят мне руки Лоренса.
– Идем. Уложим тебя в кровать. Сегодня был длинный день.
Я киваю. Он снимает
– Прости за все, что наговорила тебе. Ты этого не заслуживал. – Я поднимаю взгляд на его лицо.
– Не извиняйся. Не надо. А теперь, милая, расскажи, что у тебя с поисками квартиры. Джина говорила, ты сегодня ездила смотреть какие-то варианты. И как, нашла, чем меня разорить? – поддразнивает меня он.
Я отвожу глаза в сторону.
– Нет. Мне ничего не понравилось.
– Обманываешь. Я по глазам вижу. Скажи мне правду, Блэр.
Я уныло улыбаюсь.
– Мне от тебя ничего не скрыть, да?
– Боюсь, что так.
Я трусь щекой о его рубашку, ощущая кожей мягкий шелк галстука.
– И тебе всегда надо, чтобы все было по-твоему?
– Да. Я просто не умею иначе. А теперь я хочу, чтобы ты перестала уклоняться от темы и рассказала мне, что случилось.
Я вздыхаю, внезапно почувствовав себя много старше своих двадцати трех лет.
– Просто навалилось все сразу. Мне точно не место в «Плазе», да еще… – я замолкаю, делаю долгий вдох, – да еще Уильям Доулинг, тот риелтор… Он… он…
Его объятья становятся туже, крепче, сильнее.
– Он что, Блэр?
Я качаю головой, отворачиваюсь.
– Неважно. И говорить не стоит. Я бы предпочла просто обо всем этом забыть.
– Блэр, я в последний раз прошу рассказать, что случилось, и тебе бы лучше послушаться, потому что просить по-хорошему я больше я не стану, – предупреждает он. В его низком голосе появляются опасные нотки.
Краснея от стыда, я закусываю изнутри свою щеку.
– Если коротко, то, когда я больше не буду с тобой встречаться, он хочет получить то же самое, что имел ты. Своего рода соглашение, которое, по его словам, женщина вроде меня не упустит.
Он долго молчит. Тишина растягивается, и я не могу больше этого выносить. Мне нужно взглянуть на него, чтобы понять, о чем он думает. Когда я поднимаю голову, то выражение его лица изумляет меня. Он выглядит взбешенным. Рассерженным. Таким я его еще ни разу не видела. И внезапно мне становится страшно. Не за себя. Мне страшно за чертова Уильма Доулинга.
Положив руку ему на грудь, я ощущаю, как быстро бьется у него сердце.
– Лоренс?
– Больше не слова, Блэр. Завтра я разберусь с этим человеком, – сквозь зубы говорит он, его челюсть напряжена.
– Не сердись, – прошу я тихо. – Я этого недостойна.
– Не сердись? Я не сержусь, Блэр. Я в ярости. Я хочу узнать, где живет этот жалкий мудак, и переломать ему все до единой кости. Никто не имеет права говорить вот так с женщиной. В особенности – с тобой.
Я хватаюсь за его пиджак так отчаянно, словно собираюсь никогда больше не отпускать его. Его добрые слова – слова, которые я не ожидала услышать – для моего сердца точно успокаивающий бальзам.